Пушинки

Знакомый, въевшийся до основания мозга, пейзаж опять встал перед задумчивыми серыми глазами, прикрытыми удивительно густыми для юноши ресницами. Рядом с ним сидела сокпшница, девчонка с ярко-малиновыми вьющимися волосами, едва достающими до плеч, и весело болтала ногами в длинных зелёных чулочках, в голове её метался пчелиный рой мыслей обо всём на свете. Ну или так только казалось сидящему с ней рядом меланхолически-задумчивому юноше с короткими чёрными волосами, отливающими синевой, как воронье перо. — Знаешь, я всегда очень хотела с тобой поговорить, — вдруг на полном серьёзе произнесла девчушка, увлечённо разглядывающая большие серо-лиловые валуны, в честь которых, впрочем, помимо здешних элементалей, местечко так и прозвали – Большие валуны. — О чд, что ли? Не беспокойся, до него ещё целых тридцать семь минут, Айо с Карапузами и Оссом уже у арены тусуются. Карр обещал подойти чутка позже, бегает по своим барыжникам, ищет хилок. По-моему, Айо имеет полное право обидеться на этого придурка. Он что, забыл, что она мало того, что хилит нас всех, а его в особенности, так ещё и алхимичит по полной. Что думаешь, Сон? — Это да, — согласно покачала головой девочка, — Но это не то, о чём я хотела поговорить. — А о чём же тогда? — чёрно-угольные брови приподнялись в немом вопросе, и парень бросил беглый взгляд на со-кпшницу, мистик даже не смотрела на него. — Об этимологии, — легко и непринуждённо, но с явным энтузиазмом выдала она. — Опять? — разочарованно вздохнул юноша, посмотрел на нежное лазурное небо, на котором не было ни облачка, и совсем шёпотом добавил. — Как же теперь, летом, темнеет поздно... — Нет, не о той, о которой мы говорили в прошлый раз, — заметила Сон, — а о другой. — М-да? — недоверчиво отозвался собеседник. — И о какой же? — О той, которая заставляет меня сомневаться в том, что мы действительно существуем, — практически на одном духу выдала девчонка, на что бард лишь весело хмыкнул и вновь одарил подругу пропитанным любопытством и будто бы взрослой снисходительностью взглядом. — И тебя это тревожит? — Конечно, — воскликнула поражённая неуместностью вопроса девушка, — а тебя разве нет? — Ничуть, — отрезал юноша — Файт, ты что, серьёзно? — искренне поразилась собеседница и вперила свой пристальный взгляд в лицо со-кпшника, старательно разглядывая, не кроется ли в его глазах или приподнятых уголках губ скрытой насмешки, выдающей его с поличным. — Серьёзно. — Да ладно тебе... И как ты так живёшь? — Да нормально, — Файт лениво пожал плечами и, нащупав рядом с собой на земле камушек, замахнулся и запустил его прямо в долину лиловых камней, грубых и необработанных, будто только-только до них дотронулась цивилизация. — Нет! Как? — не поняла Сон, искренне возмущаясь, она даже взмахнула руками, из-за чего чуть не упала, к счастью, парень вовремя её придержал и девушка не получила внеочередную травму головы, которая перед чд была бы ох как не к месту. — Да живу как-то. Хорошо же всё. — Да нет же! — всё никак не успокаивалась Сон. — Ай... Да говори ты, что ты там уже хотела сказать, — махнул рукой юноша и потёр виски, в голове немного гудело, что не предвещало явно ничего хорошего на этот вечер. — Не жужжи только, как пчёлка. А если хочешь жужжать, то вот тебе в компанию пчёлы - назад и направо. Найдёшь там. — Ой, нет-нет, уже говорю, — испуганно затараторила девчушка, ёрзая по земле. — Значит, так, слушай, — она с величественным видом ткнула пальцем в небо, и, надо сказать, если бы она попала, то оно бы точно ойкнуло, так стремительно и резко было это движение. — Ты никогда не думал, что вокруг слишком много всего подозрительно мифологического? — Не-а, — Файт безразлично пожал плечами и понял, что в преддверии скучного разговора у него не на шутку разыгрался аппетит. — У тебя есть что-нибудь перекусить? — обратился он к со-кпшнице. — Иди найди себе жену, пусть бутерброды делает, — саркастически заметила Сон, поправляя разлетевшиеся от внезапного порыва ветра в разные стороны озорные малиновые кудряшки. — Выходи за меня, а? — не поведя и бровью предложил ей парень. — Не шути так, а, — девчушка шмыгнула носом и бросила полный негодования взгляд на со-кпшника. — А я и не шучу, — так же спокойно продолжил он. В безэмоционально-серых глазах не промелькнуло и тени ухмылки или уловки. Сон напряглась. Она несколько секунд молчала, что было для неё невероятной редкостью, затем перевела растерянный взгляд на друга. Тот молчал и выглядел так, как выглядел абсолютно всегда, что всё-таки и натолкнуло в итоге девчонку на мысль, что сказанное ранее было всего лишь неудачной шуткой. — Не люблю я твой юмор, — недовольно пробурчала под свой маленький курносый носик мистик. — Не понимаешь просто, — попросту отразил нападку юноша и сладко зевнул, прикрыв бледной, как смерть, ладонью рот. Он и сам был всегда бледный до ужаса. Словно кто-то высосал из него всю кровь, осталась лишь какая-то пыльная (ведь пыль, по сути, есть та же кожа) оболочка. — Не понимаю и не люблю, — охотно согласилась она, надувая покрасневшие от обиды щёки. — Да и вообще, не особо смешные у тебя шутки. Лучше послушай, что я тебе скажу. Сразу забудешь весь тот бред, который ютится в твоей голове. — И что же ты мне такого дельного скажешь? — Я заметила, что в Сарнауте как-то подозрительно много мифической информации. Тебе никогда не казалось это странным? — Это волшебный мир, чего ещё ты хотела. — Да, но это немного другое. Он будто бы заколдован, что ли, — задумчиво протянула Сон, подпирая ладонью подбородок. — Я встречалась с одним мужчиной, он говорил, что всё, что мы здесь и сейчас видим – это лишь строки то ли прамного... То ли прорамного... Про... Грамного! Программного... Не помню чего. Короче, летописи. Будто есть какой-то свиток с летоисчислением и какими-то ещё цифрами и там зашифровано всё. И наше будущее. И наше прошлое. И наше настоящее. — Вечно ты ввязываешься в какие-то вызывающие мало доверия компании, — пробурчал Файт, вновь разнежено зевая. — Да нет же! Это точно был какой-то важный человек! Может даже учёный! — возмутилась девчушка, — Он носит ожерелье из шести тринадцатых рун, а подле него бегает длинная такая... Шерстяная. На бобра похожая. Выдра! — Подумаешь, и чем тебе наши десятки не угодили? — Ну, понимаешь... В конце концов, тринадцатые руны — это огогошеньки уровень. — В конце концов, — пискляво начал парень, передразнивая со-кпшницу, — это только огогошеньки кошелёк. Сон обиженно фыркнула и, подтянув к себе колени, плотно обхватила их руками и задумчиво-печально протянула: — Вот у нас таких никогда не будет... — Да нам и не надо, собственно, — безразлично пожал плечами Файт, начинающий ощущать, что ещё чуть-чуть и его начнёт с неимоверной силой клонить в сон. — Вот всегда ты так, — пробурчала малинововласая девчонка. — Говоришь сразу, будто нам не нужно то, чего у нас нет. Не проще ли просто признать, что, мол, да! Ну, нет у нас этого! И чего? Будет. Всё будет. Мы всего сможем достичь. — С твоей-то позитивной логикой мы и всех демонов уничтожим да вновь сошьём сплошную кору из отдельно парящих в Астрале аллодов. — А что? Может, так и будет! — Да никогда такого не будет. — Вот же и вредный ты, Файт. — Я просто реалист. — Кто-кто? — Сон подозрительно посмотрела на Файта, в её глазах было отчётливо видно недоверие, смешанное с чем-то большим. И этим чем-то большим было наивное, детское, самое яркое на свете из когда-либо увиденных Файтом любопытство. — Ты сама сейчас похожа на выдру. Знаешь об этом? — усмехнулся парень и тоже обхватил руками свои колени, прижимая их ближе к груди. Его начинало клонить в глубокий и непробудный сон, что было очень некстати, учитывая неумолимо надвигающийся Чемпионский Доминион. — Глазки так же сверкают, чисто зверушка. — Сам ты зверушка! Вот ещё посмотрим, кто кого переДПСит в сражении! — она смотрела на со-кпшинка уже с вызовом. — Так я в сапе, какой ДПС, — довольно хмыкнул парень. — Это ты у нас главный дамагер. — Не главный... — обиженно протянула Сон. — Не главный, потому что безответственный и до ужаса невнимательный, — поучающе заметил юноша. — Ты как только увидишь интересующую тебя жертву, так сразу забываешь про всё: и про время, и про точку, и про кп... И несешься туда как угорелая. А пока эти овольни водят тебя за нос, мы тут умираем. — Так ты же сап, вот ты и поддерживай всех. — Я-то сап, — согласился Файт, — вот только тут не то, что сап, тут хил даже не спасёт. Айо, конечно, умница, тащит нас всех, пока ты прохлаждаешься, Нихаз пойми где. Но без дамага, знаешь ли, много очков не соберёшь. — Да знаю я... — недовольно, совсем тихо, пробурчала девчушка, стыдливо пряча глаза за кудрями волос, теперь обнажившими ярким алым пламенем горящие уши. — Просто я... Так получается... Не могу сконцентрироваться... Они меня провоцируют... — Ты сама себя провоцируешь. — А вот и нет! — А вот и да! — Да ну тебя к Яскеру! Я вообще тут важные вещи всякие говорю! А ты опять о чд и о чд. Скучный ты, — Сон показала парню язык и уткнулась недовольной моськой в колени. — Ничего больше тебе не буду говорить. — Да ладно тебе... Говори, что ты там хотела, — сонно проговорил Файт и качнул головой, отчего на лоб ему упали короткие воронье-чёрные прядки, от которых его тут же защекотало. Сон молчала и только что-то возмущённо посапывала себе под нос. — Сон... Ну Сон... Чего ты, право слово. Как маленькая. — А я и есть маленькая. — Да я не в том смысле. — Иди ты к Яскеру, — сердито огрызнулась девчушка. — Ничего тебе больше не скажу. Сам себе думай, раз такой большой и серьёзный человек. Несколько минут они вдвоём сидели в тишине, слышно было только, как таскают камни, как спорят рабочие, нередко угрожая друг другу кровной расправой, да как грохочут элементали, рассыпающиеся на такие же лилово-синие, как и всё здесь вокруг, валуны, огромные камни, потёртые и местами побитые, с неровными шероховатостями, словно вся их тяжёлая жизнь запечатлена в этих грубоватых и массивных глыбах. Где-то недалеко гудели в траве жуки. Солнце бросало испепеляющие яркие лучи ангельски-белого света на лес, на траву, на валуны... Барда неумолимо клонило в сон... Его серые, абсолютно странные и непривычные для эльфийской расы, а потому, можно сказать, уникальные глаза слипались за густым слоем ресниц. — Сон, я хочу спать... — он с трудом лепетал слова, которые ещё и приходилось связывать между собой. — Хоти, — без всякой злобы, но и без сочувствия парировала ему девочка, поднимающая взгляд на небо: оно постепенно золотилось, удалялось в пряный жёлтый цвет. Надвигался прекрасный, как практически и всё воскресное предзакатье, вечер. — Можно я вздремну пока тут недолго, а? — жалостливо обратился к подруге Файт. — А ты пока можешь рассказывать всё, что хочешь. Все эти истории про параллельные миры и отсутствие нашего существования... Что угодно, честное слово. — Да спи, кто тебе мешает-то, — беззаботно пожала плечами Сон и тоже сладко зевнула. Бард замолчал. — Сон? — наконец раздалось где-то то через минуту, голос звучал очень жалостливо и устало. — Ну чего тебе, Файт? — лениво протянула девчонка, чувствуя, что хочет сейчас максимально соответствовать своему имени и тоже улечься где-нибудь тут на мягкую молодую травку и сладко заснуть в окружении цветов. — Дай поспать на твоих коленях. — Зачем тебе? — малиновый брови в недоумении приподнялись, а на лбу канийской гармошкой сложились морщинки. — Мне нужна подушка, я не смогу хорошо выспаться просто так. А если я не смогу выспаться, я буду плохо сапить... А если я буду плохо сапить, мы будем ещё чаще умирать. И ты тоже. Без Айо и меня ты долго не проживёшь же... — Хорошо, ложись, — быстро сдалась Сон, так как в сонном состоянии сама спорить особо желанием не горела, да и сил на это уже толком не было... Раздвигая колючие кусты никогда здесь не зацветающего шиповника, Карапузы вывалились на маленькую поляну перед обрывом к долине валунов. Три гибберлинга много шумели, переговаривались, шутили, смеялись и изредка огрызались, пока главный из них не закричал так, чтобы его услышали ещё далеко находящиеся, следующие за Карапузами, со-кпшники. — Мы нашли их! Они здесь! Спят! — Тише ты! — шикнул на главного младший гибберлинг. — Не мешай людям. — А чего им мешать-то? — возмутился тот. — Дрыхнут. У нас через 6 минут Доминион! Время закидываться тониками да рыбкой подкрепиться, а то совсем силёнок-то на драку не будет. — Пусть поспят ещё минуты три, — предложил средний. — Ой, да ну вас, — закатил глаза старших из трёх братьев и, развернувшись, зашагал прочь, раздвигая густые колючие заросли своими мохнатыми лапками. Недолго подумав, за ним устремился и младший. Только средний остался, сел на траву, достал из сумки копчёную рыбку и тихо захрустел, её уплетая. На полянке, у самого обрыва, мирно дремали мистик и положивший голову на её колени бард. Лица их выражали детскую безмятежность и умиротворение. Солнце клонилось к линии горизонта. Золотой луч жадно тянул свои пальцы к лицу девочки, тихо посапывающей и надувающей во сне щёки, словно она совсем ещё невинный младенец. Просмотреть полную запись

Надвигался вечер, неоспоримо и быстро. Краски сгущались, становясь всё темнее и темнее... Раз за разом, стоило только моргнуть, картинка мира тут же представала перед тобой уже в ином освещении. И вот теперь из тёмно-синих тонов она постепенно начала уплывать в тёмно-фиолетовые, а потом уже и в чёрные. Всё погружалось во тьму. Лют сидела в самых корнях древа и, по настоянию Ара, пыталась задремать, но сна не было ни в одном глазу час, два, три. А впрочем, точного времени здесь никто не знал и точно сказать не мог, однако, по ощущениям девушки, прошло не меньше четырёх часов, прежде чем она наконец ощутила какую-то томительную усталость в придачу к больной спине и до онемения затёкшим ногам. Золотистые глаза начали слипаться, а дыхание выравниваться, становиться статично спокойным, умиротворённым. Наконец, она полностью погрузилась во тьму без снов и мечтаний, именуемую бездной разума. — Лют... — где-то рядом словно эхом прозвучал голос Ара. Лютня недовольно поморщилась, не открывая глаза и не желая покидать уже полюбившуюся ей тьму, и перевернулась на другой бок. В голове гудело, словно там поселился рой ал-риатских пчёл. — Лют, — снова повторил голос уже более настойчиво. — Мм... Ну чего... Мм... Тебе... — практически бессвязно пролепетала до сих пор ещё не проснувшаяся девушка. — Лют! — уже откровенно настойчиво позвал девушку Ар. Казалось, он почти выкрикивает её имя. — Мм... Да... Дай поспать... — всё так же не желая подниматься, пробубнила Лют и постаралась прикрыть свои уши ладонями, но тут ей почти в самое ухо отчётливо и ясно сказали: — Лют, подъём. Пора работать. — А? — Лютня наконец разлепила сонные глаза, вид у неё был заспанный и полностью растерянный, яблоки глаз слегка покраснели, и даже местами выступали кровавые трещинки – вздувшиеся капилляры. — Вставай, — с сочувствием призвал Ар и, немного замешкавшись, чуть не забыл предложить помощь, протянув навстречу подруге руку. — Помочь подняться? — Да нет... — как-то грустно и всё ещё подтормаживая, вежливо отказалась девушка, благодарно улыбаясь. По крайней мере, только это она и могла изобразить на своём лице. — Я посижу... Нам же не надо никуда идти?.. — бард раздосадовано покачал головой, но всё же согласился. — Так зачем ты меня разбудил? — поинтересовалась Лютня, внимательно заглядывая в глаза спутника и товарища по несчастью. — А, точно, — он хлопнул себя ладонью по лбу, будто забыл что-то очень важное; затем его лицо приняло озабоченный и даже слегка встревоженный вид. — Лют, дерево, оно расцвело... — Да? — искренне удивилась Лютня и часто-часто заморгала глазами, желая прогнать остатки дремоты. — Оно же не каждый день цветёт. Ты хочешь сказать, что мы настолько удачливы, что нам повезло оказаться именно здесь и именно сейчас? — Иногда звёзды всё-таки сходятся, видимо, — пожал плечами Ар. — Но да, мы оказались в нужном месте и в нужное время. Ты только посмотри на это... Бард нагнулся и поднял с земли что-то светящееся, а потом подошёл к Лют и, присев рядом на корень, протянул ей то, что до этого держал в руках. — Что это? — удивлённо пролепетала Лют, тщательно всматриваясь в удивительных неоново-голубых красок предмет. — Это цветок. Он упал с дерева. Маленькие бледные пальчики, будто бы сделанные из фарфора, аккуратно раздвинули плотные листья, мешающие выходить странному лазурному свечению наружу. Перед Лют был довольно большой, с кокос, цветок, состоящий из трёх плотных тёмно-синих листов, прикрывающих сами лепестки цветка (именно такой листок нашёл до этого Ар). Если слегка отогнуть эти листья, то открывался вид на цветок, чем-то напоминающий лотос, с той лишь разницей, что листьев у него было намного больше и все они были невероятно тонкие, словно сотканные из алмазной паутины, усеяны сияющими капельками драгоценных камней, от которых и исходило основное свечение, а от каждого к камушку шла тоненькая жилочка, таким образом, лепестки покрывались извивающимся непропорциональным узором. — Что это такое? — Лют, как зачарованная, смотрела на нежное, будто бы живое, создание, излучающее приятное голубое свечение, как маленькое лазурное солнце, словно кто-то украл у светила луч и спрятал в глубине ледников и самых глубоких озёр, а теперь он, пропитавшийся всей той синевой, наконец освободившись от оков, сияет, возвращая украденный у мира за многие сотни лет свет. Внезапно Лютня осознала, что слышит слабую мелодию, напоминающую перезвон колоколов в часовне, только очень тонкий, хрустальный. Звук этот издавался не только от самого цветка — всё дерево переливалось трогательной мелодией. Это звенел каждый цветок. Каждый из них был как бы колокольчиком, и каждый имел свою особую тональность, каждый звонил только в свою пору, и вместе они создавали эту невероятную, заколдованную нежно-голубую мелодию... — Это поразительно... — невольно вырвалось у Лют, её глаза сияли, как два золотых кристалла, отражая в себе неоново-синие блики. — Лют, посмотри! — одёрнул её эльф. Девушка не сразу отреагировала. Ар указывал Лютне куда-то за её спину. Лют обернулась – за маленькую отслоившуюся от дерева чешуйку коры крепко держалось несколько волосков девушки. Наступила неловкая тишина, когда никто из спутников не мог решиться начать говорить: Ар потому, что опасался своих догадок и странных совпадений, Лют потому, что никогда прежде такого не видела и не могла даже предположить, что могло стать причиной подобного явления. Наконец она переборола себя и с трудом выдавила: — Они... Светятся? Действительно, три-четыре волоска, зацепившихся за кору цветущего музыкального дерева светились, и чем ближе они были к дереву, тем сильнее было свечение. В месте соприкосновения они вообще будто бы горели голубым пламенем. Лют с недоверием посмотрела на хранившего гробовое молчание Ара. Что-то напрягало её в этом невинном жесте угоды тишине. Смутная тревога плотно сжимала горло своими длинными крючковатыми пальцами. — Ар..? — Лют замялась, она не знала, как спросить, не знала, как продолжить, она даже не знала, о чём именно хочет спросить. На кончике языка вертелась, никак не слетая, простая и банальная фраза «Что-то случилось?». — Почему мне кажется, что сейчас произошло что-то очень плохое? — Не знаю... — отрешённо бросил бард и добавил. — Не знаю, но что-то произошло и это явно не что-то хорошее... В золотых глазах мелькнуло волнение. Лют не понимала, почему именно ей вдруг стало страшно и чего она так боится. Ведь по сути никакой причины для этого не было подано. Вот только что-то не давало девушке успокоиться. Сердце билось очень громко, стремясь вырваться из грудной клетки. А дерево продолжало тихонько звенеть, заливаясь хрустальной мелодией. Небо было угольно-чёрным. И только луна величаво сияла в вышине, в самой верхней точке небесной сферы. Она знала абсолютно всё. И оттого молчала. Вечное молчание ради блага всего мироздания. Печальная судьба серебряного светила, ярко контрастирующего с золотым светом глаз голубоволосой Лютни. Просмотреть полную запись

Дул холодный майский ветер. Какое странное сочетание: холодный и майский. Но здесь всегда было холодно и всегда будет. Дайн, может быть, и не кажется слишком уж морозной локацией, в сравнении с зимним курортом или Хладбергом, да ещё Тенсес знает чем. Однако далеко не все знают, что именно этот астральный гигант, парящий в невесомости, славится своими промораживающими и пробирающими до костей северными ветрами. Здесь всегда такая погода... Как бы её повернее назвать, весенняя, что ли. С одной стороны, снега уже почти нигде нет, разве что в горах ещё белеет ледяной пух. С другой стороны, трава всё ещё практически везде прошлогодняя, сухая, неприглядная, грязно-коричневого, пыльного цвета. Я понимаю, и уже не первый год, почему отпрыски и последователи Архитектора выбрали именно это место своим любимым санаторием. Здесь так же пыльно, как бывает в мастерской механика, уже почившего. Когда на полки, металлические детали, инструменты... – на всё ровным слоем ложится пыль. И лежать она так может десятилетиями, пока кто-то не откроет дверь, чтобы выбросить всё ненужное и освободить наконец помещение. Да... Интересно, наверное, быть металлом. Каково это... Осознавать, что ты ничто, просто железка. Да и как ты осознаешь, что ты ничто, если тебе и осознавать-то нечем. Иногда мне тоже хочется быть механизмом. Простым холодным металлом, который приятно звенит, ударяясь о камень, который слепит бликами, если подставить его солнцу. Хочется быть простой машиной, холодной и агрессивной, чтобы взрывать всех тех, кто по нелепой случайности решил оказаться в зоне твоего видения. Иногда мне так не хочется думать... Иногда мне так не хочется чего-то решать... В такие моменты я всегда прихожу на Дайн, здесь тихо и спокойно. Это место будто создано для того, чтобы здесь восстанавливать силы, сливаясь с окружающей тебя природой. Эти камни, эти холмы, этот серо-охристо-лиловый пейзаж с бездонным омутом небес... Орлы, поселившиеся в скалах, шныряющие меж иссохшейся травы в поисках пищи мелкие грызуны. Здесь всегда так – одновременно и тихо, и шумно... Мне всегда нравился Дайн. Мне нравились его руины, его мощённые камнем улочки, его разрушенные дома и почтовый ящичек на стене двухэтажного дома. И этот вой северного ветра... Иногда он слишком громок, что даже оглушает. Здесь не помогут никакие куртки, никакие телогрейки, никакие шубы – всё продувает этот ветер. Он даже способен сбить с ног человека, если тому не посчастливится вовремя укрыться от несвоевременного прорыва страшного в своей ярости воздуха. Местные говорят, что ветер, как и гром, никогда не возникает просто так. Это гнев природы и всего сущего, измождённого мира. Сарнаутцы слишком много зла сотворили за последние лет сто или двести. Да и чего тут вообще таить, практически за всё своё существование населяющие Сарнаут разумные существа не сотворили толком ничего полезного. Одни разрушения претерпевал бедный мир на протяжении стольких лет. И за что? За то ли, что дал жизнь и возможность существовать всем этим существам? А не слишком ли это грубо тогда по отношению ко Вселенной? Неужели мы просто не умеем быть банально благодарными? И почему это кажется таким нелепым? Мы ведь разумные существа! Так почему бы нам не поступать разумно? Зачем устраивать все эти войны, ссоры мирового уровня, претензии на гегемонию? Неужели мы не можем быть довольны тем, что имеем и благодарить небеса за это? А впрочем, это всё чисто риторика. Риторический вопрос риторическим вопросом риторичит. Разумеется, ответ везде и всему «нет». Мы слишком умны, чтобы следовать простым и разумным принципам, прописанным где-то у нас ещё на моменте рождения. Мы не будем поступать так, как надо для вселенского счастья. Мы будем биться за своё. Всегда. Дико. Жадно. Словно оголодавшие дети. А потом мы все каким-то чудом исчезнем, перестанем дышать, сердце перестанет с неистовой злобой рваться из грудной клетки, а кипящая в жилах кровь перестанет обжигать кожу... Иногда я думаю, что мобов создал сам мир как бы нам всем в назидание, чтобы мы внимательнее следили за собой и не натворили ещё больших глупостей. А потом, когда Сарнаут понял, что нас и это не сможет остановить, он создал само зло, чтобы наказать нас за непослушание. Но если мы сможем вернуться, убрать из своей искроподобной души клокочущую ярость, тогда мир, возможно, проникнется к нам симпатией, смешанной с жалостью, и, может быть, даже простит нас. Но такого никогда не было, нет и не будет. Этому не дано случиться. Мы слишком разрознены, слишком увлечены своими собственными играми, чтобы заботиться о мироздании. Мобы пришли, чтобы извлечь из наших искр раскаяние. Великие монстры – боссы – были посланы нам, чтобы истребить в нас последние крупицы самоуверенности. Но как бы это ни было странно, мы научились убивать и самых страшных посланцев Вселенной. И это заставило пламя ненависти и тщеславия в наших сердцах лишь ещё ярче разгореться, того гляди мы сожжем им весь мир. Говорят же, спички детям – не игрушка. Но какой ребёнок будет слушать родителей, скажите мне на милость? Да никакой. Бывает, что это вгоняет меня в тоску. Осознание собственной ничтожности, никчёмности... Мы такие жалкие и такие смелые, даже безрассудные, пожалуй, я бы сказала. На нашу историю нельзя смотреть, не захлёбываясь в слезах и крови. О, кто-нибудь, ну хотя бы перепишите наше летоисчисление. Давайте все дружно притворимся, что всё хорошо, мы все друг друга любили, любим и будем любить, а никакого зла никогда на свете и не существовало. О, давайте устроим театральное представление длинной во всё наше существование. Давайте хотя бы обманом постараемся убедить наших детей, себя, да кого угодно, что в Сарнауте ещё есть место искренности, счастью, теплу и доброте. Давайте сыграем хотя бы одну роль в этой жизни хорошо! Давайте попробуем! Иногда... Да. Иногда мне хочется плакать. И я плачу, потому что я живое и слегка разумное существо, которое может чувствовать. Но я никогда не стану призывать к вечному миру и любви между всеми расами. Всё потому, что я очень хорошо знаю, что когда-нибудь всему этому придёт конец. Есть то, чего не удалось избежать ещё ни одному живому существу – смерти. Никто из нас не сможет от неё укрыться, никто из нас не сможет её обхитрить. Мы все просто куклы с подходящим к концу сроком годности. И когда мы умрём, все наши тела будут похоронены здесь, в этой земле, на Дайне, где всегда дуют холодные ветра, даже в мае, где растёт только сухая трава и где на вершинах каменистых холмов даже летом лежит снег, такой же холодный, как пламя наших пока ещё не потухших искр. Просмотреть полную запись

Молодой красноволосый кудрявый Хадаганец сидел на прогретой земле около небольшого озерца в руинах Ал-Риата. Рядом мирно гудели стайки пчёл – они заготавливали мёд, дурманяще-сладкий аромат которого можно было легко ощутить, если только приблизиться к одному из ульев, которые у здешних больших и мохнатых жёлтых в чёрную полоску (или чёрных в жёлтую полоску?) пчёл было принято располагать на земле, у самого подножия кого-нибудь из деревьев. Где-то они ютились по двое, а где-то даже собирались и по трое. Рыжие листья устилали землю, падали с крон деревьев прямо на ульи, дорожку и голову молодого хадаганца, который что-то быстро и неразборчиво писал длинным синим пером в записной книжке с ярко же рыжим кожаным перелётом. «Из записок Первомая: 01.05.2021 Май. Первомай. Первое... Первое мая шагает по Сарнауту. Какая ирония, что я родился именно в этот злосчастный праздничный день. Опять это чёртово первое число. Будь оно проклято. И эти ярко-оранжевые листья. Как всегда. Перекрасить бы их, что ли. Не было бы таких точных ассоциаций. Да и куда пойти в этот день. Никуда не спрячешься от Первомая. Здесь, на Ал-Риатовских руинах хоть относительно тихо в этот «великий» день. Мир, труд, май. Понаразвешивали везде всяких плакатов. Май, май, май. Да какой к астральному демону май?! Отвратительный месяц. И число это тоже отвратительное, первое. Кто вообще придумал отмечать что-то первого мая. У нас что, мир, труд и май только один день в году и по расписанию? Мол, вот, подходите, друзья-товарищи, сегодня первое число, месяц май, давайте на сегодня приостановим все военные события и немного потрудимся. У всех же, к Рысиной, выходной! Какой труд? Что за нелепый набор лозунгов. И почему они выбрали красный? Отвратительный цвет. Просто ужасный.» На мгновение хадаганца отвлекло жужжание механизма, раздавшееся почти где-то у его уха – он обернулся. Это была молния, оседланная тремя маленькими, но очень толстыми веселящимися гибберлингами, которая тут же скрылась из виду, и Первомай вновь взялся за родное перо и ненавистно-оранжевую записную книжку. «Каждый год, пусть даже живу я и не так долго, мне приходится наблюдать одну и ту же картину. Ровно такую же! Эти мечущиеся по столице люди, эти шашлыки, эти парады и глупые речи – всё это так бесит. Просто невозможно вынести. Нет бы хоть что-то новое появилось. У меня уже уши отсохли слышать одно и то же каждый год. Может быть, я какой-то ненормальный и это так происходит только со мной? Думаю, это действительно так, потому что... Да потому что мне стоит только заглянуть в эти до тошноты вдохновлённые лица, чтобы понять, что эти люди, поглоти их Астрал, счастливы. Тенсес! Счастливы! Что за глупость и откуда она появилась в этом мире? Это же полная нелепица. Я терпеть не могу всё это. Так раздражает и, что самое главное, неимоверно утомляет. Я уже просто не могу видеть этих девушек в отвратительно-песочно-жёлтых платьях и лакированных, таких же жёлтых, туфлях, этих франтов в праздничных сюртуках с отсылками к классической старине. Какие, к Нихазу, костюмы?! Рубашку, джинсовый костюм, сапоги – и на завод! Строить великое и прекрасное будущее! А впрочем, если «светлое будущее» будет таким же унылым, каким сейчас предстаёт пред нами красочное настоящее, то я даже не знаю, что лучше... В Лигу, что ли, податься?.. Да толку-то никакого не было, нет и не будет. Там творится ровно такая же нелепица. Какой мир/труд/май в Лиге! В Новограде! Ау! Сарнаутцы! Остудитесь! Всё везде одинаково. Все везде одинаковы. Как же тошнит. И не смотаться даже в параллельную вселенную. Там всё точно так же! Ничего нигде не меняется. Никакой индивидуальности. А и действительно, кому она вообще сдалась? Бесполезная же вещь. Абсолютно. Кто и где вообще слышал про неё в последний раз? Правильно. Нигде. Разве что слухи ходят иногда, мол, где-то она-таки да существует. Да это всё простые разговоры да пустые толки. Нет её больше. Давно уже нет. Знаю. Надо присоединиться к своре астральных бандитов. Стать демоном третьего разряда, мелко пакостить, портить оборудование астральным кораблям, заплывающим на наши территории, кусаться и, крякая, ругаться на всех и вся, чтоб когда-нибудь шотнули меня и всё. А говорят, что демоны не воскресают, их просто настолько много, что у нас создаётся ощущение, будто они, как мы, имеют бесконечное число возможных жизней. Но это ошибка. Демоны очень даже смертны. Они живут один раз, и жизнь у них, надо сказать, обычно слишком короткая, чтобы хоть что-то понять. Чтобы жить долгую жизнь, нужно сотворить великое зло... Так неужели мы все сотворили нечто настолько ужасное, что теперь никак не можем умереть, а всё живём и живём, пока нам, к Нихазу, не надоест? И что тогда, мы идём на поиски смерти, вечного покоя, успокоения искры, рвущейся на волю. Разве это нормально? Я так не считаю. Это какая-то всемирная болезнь, подчинившая себе только разумных тварей. Все. Все пали под её хитрой ядовитой атакой на отравление. Абсолютно все. И кровожадные гибберлинги, и грубые орки, и самовлюблённые эльфы, и туповатые канийцы, у которых вместо мозгов одни мышцы, и певучие, вечно серьёзные, аэды, и яростные прайдены, и закостеневшие рыжевласые хадаганды, и даже умные зэм... Всех. Всех достала эта болезнь. Всех прокляла она. Всех заколдовала. А быть может, именно тогда всё и пошло коту под хвост? Может, ты просто не заметили этой ошибки в системе? Разве может быть всё действительно так скучно и так заунывно? Разве могут события повторяться из года в год с такой предельной пунктуальностью, что сейчас уже само понятие ностальгии предстаёт неактуальным? И всё-таки... Какая глупость. Я так от неё устал. И вот какого Нихаза именно сегодня у меня день рождения?! Неужели нельзя было сделать так, чтобы я появился на свет хотя бы на день раньше, на день позже... А если уж совсем невмоготу, то хотя бы тогда просто не появился. Какая тоска... И это вопрос. И у меня даже есть на него ответ. Она оранжевая. Эта тоска насыщенного оранжевого, уходящего при свете солнечных лучей в красный, цвета. Покраситься, что ли... В жёлтый.» Он смотрит на безмолвную гладь озерца, но больше ни о чём не думает. Перо так и застыло в его руке, а записная книжка осталась открытой на той самой странице, где ещё есть место для ряда невнятных закорючек. Какая майская тоска... Красная. Праздничная. Сжечь бы всё это. Просмотреть полную запись

Тёмно-фиолетовые холмы, поросшие фосфорирующей редкой растительностью, внимательно наблюдали за происходившим у их подножья действом, перешёптываясь позывами ветра. – Лют, а ну очнись! – бард отвесил смачный удар по посиневшей и излучающей слабое голубоватое свечение щеке девушки. Его глаза взволнованно вперили свой взгляд в отрешённое лицо Лютни. Она казалась отрешённой и будто бы вообще не воспринимала действительность. – Эй! Слышишь! Заканчивай это всё! Что за бред... Лют! Лют! Да ну, кончай дурить! Но девушка не проявляла никаких иных признаков жизни, только тихонько дышала. Настолько тихо и незаметно она это делала, что если бы не слегка то поднимающаяся, то опускающаяся грудная клетка, у Ара возникло бы желание поднести зеркальце к лицу Лютни. – Какого Яскера... Эльф обречённо вздохнул и вновь взвалил тушку спутницы себе на спину. Надо было найти какое-то место, куда можно уложить Лют. Ей требовался отдых или... Ар затруднялся сказать, что именно ей требовалось... Они шли по заросшей синей травой дорожке, Лютня молчала и нервно дрожала, что бард ощущал спиной. Он не знал, куда идти. Не знал, что делать. Но делать надо было что-то и, желательно, быстро. Эльф брёл, смотря себе под ноги не столько, чтобы не упасть, сколько потому, что так думалось проще. Думалось о тяжком положении, в котором он оказался. Шёл он так, пока не упёрся в громадные корни, кольцами выпирающие, высовывающиеся из-под земли. Это казалось удобным местом для передыха. Ар осторожно опустил спутницу так, что голова её покоилась на не очень большом корне, гладком и выгнувшемся полукругом. Глаза у Лют были закрыты, дышала она так же тихо, видать, то ли задремала, то ли потеряла сознание (кто знает, что могло с ней случиться в таком необычном состоянии), но безвольно свисающие руки и ноги, будто тряпки, в сочетании с никуда не исчезнувшим светло-голубым сиянием давали понять, что проблема остаётся проблемой и стоит только девушке приоткрыть глаза, как оттуда вырвется бездонно-лазурное свечение, словно кто-то зажёг глубины океана, умытого мутировавшим фосфором. – Так... – Ар задумался, полностью ушёл, погрузился в свои мысли и тоже, как Лют, будто бы на какой-то промежуток времени выпал из реальности. Очнулся он только тогда, когда что-то лёгкое, почти невесомое, как ладонь, осторожно опустилось на его макушку. Эльф не вздрогнул, лишь часто-часто заморгал. С минуту реальность только подгружалась в его голове, пока он наконец не протянул руку, чтобы ощупать свою голову. Он аккуратно коснулся мягких, до ненависти кучерявых волос и, когда ухватил что-то плотное и гладкое, напоминающее широкое лезвие, только не холодное и определённо не колющее или режущее, схватил это и плавно потянул на себя. Перед его взглядом появился зажатый в руке сияющий лист. Он был плотный, где-то сантиметр в толщину, чуть больше ладони Ара, с очень прочной ножкой. Из него исходило приятное голубоватое сияние, будто бы вызывающее какое-то смутное ощущение ностальгии... Только было оно очень слабым, едва уловимым, как светящиеся сумерки. Где же он раньше видел этот свет? Что за странное чувство теснит грудь? Что за слова вертятся на кончике языка? Лют что-то тихо промычала, что тут же привлекло внимание эльфа. — Лют? Ты как? Она с трудом открыла глаза, но продолжала щуриться: свечения не было, а во взгляде читалась какая-никакая осознанность. – Голова словно свинцовая... – прошептала она одними губами, звуки из её рта выходили тихие, но, к счастью, вполне различимые в этой жуткой, пугающей тишине странного леса. Девушка постаралась подняться, чтобы сесть, её лицо исказила гримаса боли, но она всё-таки оторвала свою голову от корня и села. Лёгкое головокружение вскоре улеглось, и вот она уже сидит, обхватив колени, в которые она спрятала нос, и тихонько поскуливает. Ар с сочувствием и тревогой смотрит на подругу, но не может даже представить, как ей помочь. Вдруг он замечает что-то странное: на том корне, где покоилась голова Лютни осталась голубая неоновая лужица, быстро впитывающаяся в кору дерева. Она синими длинными нитями расползается и словно по капиллярам крови течёт по дереву к самой его кроне. При этом всём ещё слышно очень слабое журчание, будто бежит ручеек, только вот никакого источника воды рядом не было и нет. И тут бард наконец осознает, что лист, до сих пор ещё остающийся в его руке, издаёт точно такое же свечение, какое издавала ранее Лют и какое сейчас расползается по древу. Смутная догадка промелькнула у него в мозгу, и он тут же задрал голову, чтобы увериться в правоте своих мыслей. Дерево, возле которого они с Лют сейчас находились, напоминало огромных размеров дуб, массивный и величественный. Настолько высокий, что казалось, его крона подпирает сам небосклон, а на ветвях днём дремлет солнце. Листва была довольно редкой и скорее напоминала какие-то коконы или бутоны, будто бы ещё не раскрывшиеся цветы вместо листьев служили древу головным убором. Бутоны были тёмно-синие, как сама ночь, а кора слегка золотилась, словно бы на неё кто-то, по нелепой случайности, пролил краску с золотыми звёздами-крупицами. Это было удивительное зрелище. Создавалось смутное ощущение того покоя, который всегда предшествует тревоге. Лют, сначала утонувшая в своём омуте лилово-лазурных мыслей, а потом долго ещё не обращавшая никакого внимания на барда, будто забывшая о его существовании, теперь вспомнила о нём и, кажется, вспомнила что-то ещё... Что-то большее, чем хотела. В её глазах теперь светилась хрустально-прозрачная ясность, какая появляется иногда в глазах у детей. А впрочем, кем была сейчас Лют? Абсолютно точно и неоспоримо – ребёнком. Ребёнком, который что-то узнал. Ребёнком, который что-то понял. Страшно быть осознающим тайны мира существом. Лют тяжело вздохнула и с тоской посмотрела на Ара, а потом перевела сосредоточенно-задумчивый взгляд на массивное, напоминающее многовековой дуб, дерево. — Думаешь, что это оно? — тихо поинтересовалась девушка и закусила нижнюю губу. Хотелось ощутить хоть какой-то боли, чтобы очнуться от этого смутного ощущения надвигающейся тревоги. — То самое дерево, о котором тебе рассказывал тот человек в таверне? — Не знаю... — честно признался бард и раздосадовано покачал головой. — Здесь могут быть десятки и сотни подобных этому деревьев. Возможно, мы их просто ещё не встречали... Как он там говорил? Дождаться ночи? — Всё равно сейчас темнеет быстро. Посмотри на небо. Уже почти поздний вечер. — Да как ты посмотришь на него, на небо это... Почти всё перекрывают деревья, а впрочем... Сквозь практические голые ветки величественного дуба был хорошо виден достаточно большой кусок неба, и сейчас он погружался в эльджунско-лазурные, мрачные тона. Просмотреть полную запись

Пришёл в Сарнаут май, Ввалился полупьян, На площади толпа И сам Айденус загулял. А в Светолесье кучища мангалов, (Ведь в Новике не жарь, поди Куда подальше от столицы). У самого у входа в город Вон гибберлинги жарят шашлыки. Смеются, фыркают, шалят, И тыкают Василия под бок. А он опять: «Подай медяк». Эх, Васька, любишь ты бабло. На мобов снова повалилась рать. Куда бежишь? Давай презент! Мне нужно аж 400 символик. Грызи его, косматый! Молодец! Понтуются на площади канийцы, Эльфийки пляшут, эль из кубков пьют, Какой-то некромант пытается залезть на башню… Сам не убьётся, ну и что – Его потом убьют. Пришёл в Сарнаут май, Ввалился полупьян, И я бегу через торговый ряд Который год уже подряд, Чтоб снова сдать повторный квест и получить наплаканных котом наград. Просмотреть полную запись

Дело было вечером, делать было нечего. Пожилой демонолог Ваорр сидел у самых ворот в Мёртвый город и тихо бурчал что-то себе в седые, неряшливо крашеные в яркий рыжий цвет, усы. То, что он невнятно бубнил, оказалось песней, долгой и грустной, печальной... Самой печальной из всех, которую вратам приходилось слышать. В ногах у Ваорра копошилась панда. Это странное, нелепое животное уже несколько месяцев не отходило ни на шаг от демонолога. Здесь, в этом забытом Тенсесом месте, где обитают лишь демоны, да и то не по своей воле, где нет никакой растительности, тем более бамбука, а одни развалины да руины старых каменных сооружений и разглядываемые сквозь трещины недра земли, напитавшиеся голубой кровью, тихо и зловеще освещают холодные каменные холмы, присыпанные чёрным песком, это маленькое белое существо с большими чёрными пятнами вокруг глаз, казалось, было просто не к месту. И всё же оно здесь было и уходить никуда почему-то не собиралось. Ваорр хмурил брови и тихо пел, с каждой минутой набавляя всё больше нот трагичности в свою страдальческую старую песнь. Он пел о войне. О какой точно, понять было невозможно, так как поток слов, невесомой кашей вытекающий из его рта, скорее напоминал лавину зажёванных звуков. Демонолог много бубнил, временами бурчал, потом часть мелодии просто мычал, насупившись, словно бык. Чёрно-белый зверёныш непринуждённо игрался, катаясь на спине по земле и забавно дрыгая полными мохнатыми лапками с крохотными будто бы лакированными чёрными ноготками. Ваорр смотрел на это ожившее чудо экзотики, смотрел и наконец не выдержал, прекратил неразборчивое пение-мычание и простодушно обратился к зверьку. – Вот что прикажешь мне с тобой делать? – голос звучал хрипло, будто бы обрывался, как происходило иногда с рациями, очень давно, в те времена, о которых Ваорр и вспоминать не хотел. Если же ему приходилось натыкаться на что-то, вызывающее в его сознании ассоциативные образы, то он спешил забыть их как можно скорее, забросав ворохом новых и определённо неотложных, срочных к выполнению дел. Панда, казалось, не понимала ни слова из того, что проговорил Ваорр, но с любопытством поглядывала на него, смущённо улыбаясь и озорно потявкивая, при этом глядя на своего собеседника, лёжа вверх аж четырьмя пушистыми лапками с шершавыми чёрными подушечками пальцев. – Хлеба хочешь, пушистая? – немного подумав, демонолог запустил руку в вещевой мешок, порылся там немного и извлёк оттуда полнобокую горбушку белого хлеба, слегка помятую и подраскрошившуюся. Животное перекувырнулось и легло на землю на вытянутые лапы, радостно завиляв мелким пушистым хвостиком, похожим скорее на обрубок нормального хвоста. Оно смотрело на Ваорра с искренним любопытством, и тут демонологу стало впервые, по-настоящему, жаль, что столько десятков лет у него не было в компаньонах такого маленького несообразного чуда с до ужаса мягкими ушками, плотно обосновавшимися на крупной, как большой-большой апельсин, голове с чёрными озорными глазками-пуговками, с любопытством поблёскивающими и поглядывающими на своего новоиспечённого хозяина. – Так... Тебе можно вообще хлеб? – замялся Ваорр и раздосадовано покачал седой, как зима, головой. Панда приблизилась к самым ногам демонолога и неуклюже вскарабкалась на них, после чего сделала несколько шагов вперёд и упала, уткнувшись носом в обитую тяжёлыми металлическими ремнями кожаную нагрудную броню. Тихо тявкнув, зверушка начала пятиться назад, и, наконец, её мордочка оказалась у самых рук Ваорра, в которых мирно покоилась слегка иссушенная горбушка. – Слышал, что твои сородичи едят бамбук. Такое длинное... – он развёл руками в разные стороны, отчего панда увлечённо повела носом в направлении руки, которая держала булку, - растение. Как зелёные палки. Знаешь такое? Да, ты должна знать. Вы же, в конце концов, это едите. Панда недовольно тявкнула и подпрыгнула всеми четырьмя лапами. Демонолог внимательно посмотрел на чёрно-белую весёлую зверюшку. — Ну, держи-держи, пушистая, — Ваорр отломил от горбушки небольшой кусочек, зажал его между пальцами, потом положил на широкую и грубую ладонь и протянул навстречу томящемуся в ожидании животному. Панда сделала уверенный шаг к незнакомому лакомству и быстро сгребла его языком с руки. Затем она ещё с минуту стояла и жевала мякоть, впервые ей встретившуюся. Видимо, думала о чём-то большом и значительном. — Ну как, вкусно? — демонолог с любопытством, пристально смотрел на обедающую зверушку из-под седых нахмуренных бровей – лоб его был изъеден гармонью глубоких морщин. Животное ничего не ответило, но, доев свою небольшую порцию, ещё раз понюхало ладонь, на которой была булка. Недолго думая, Ваорр протянул панде остаток горбушки, который та сгребла лапами и уселась рядом с демонологом кушать. — О, город... Город демоооонооов... Ворота портала сияли испещрённой золотом лазурью и напоминали чёрную дыру, разве что окрашенную. За ними были руины... Сплошные разрушенные готические строения из холодного фиолетового камня, которые населяли сейчас лишь демонические твари да всякая нечисть, не нашедшая себе нигде другого пристанища. А у самого входа дежурит целая дюжина культистов-отступников в плотных тёмно-чароитовых балахонах с угольчатыми капюшонами. Странные и страшные создания обитают в этом городе, от которого уже давно пора бы потерять связку ключей. Демонолог вновь завёл песнь, и хриплые, невнятные, мычащие звуки снова полились из его груди. Панда доела булку и теперь, переваливаясь с лапы на лапу, неловко и неуклюже, но осторожно слезала с коленей Ваорра. Она покрутилась-покрутилась на месте и улеглась спать на синевато-лиловую холодную землю. Тяжёлое, застеленное пуховым одеялом грозовых облаков небо нависло над Осколком Язеса, где-то гремел гром и изредка освещали пространство слепящие вспышки белоснежных молний. Воздух был тёплый, как практически всегда во время грозовой погоды, а вот земля была привычно холодной. Песок под лёгкими дуновениями ветра ссыпался в лазурные расщелины, по которым с важным видом расхаживали старшие демоны с горящими злыми глазами и горящими энергией глубин ненависти зелёными руками. «Осталось только отморозить почки» — подумал Ваорр и запрокинул голову, теперь перед его взглядом злилось, гневалось и извергало из глубин свою ярость суровое пыльное небо, населённое призраками демонов, некогда убитых героем старинных сказаний. Кто лучше демонолога чувствует демонов? И всё же... Самая страшная гроза – это та, которая проходит без дождя. Если льёт как из ведра – то это обычная непогодица, уловка природы, проявленная вредность небес. А вот если дождя нет, а молнии рассекают раскалённый электричеством воздух, значит, приближается что-то плохое, что-то злое... Зло идёт в эти места. Великое зло. Такое, какого здесь ещё никогда не видели. Зло, сметающее всё на своём пути. Это чувствуется в ветре, в дыхании вечера, в гневе небес. Зло идёт... Оно унесёт нас... Ваорр закрыл глаза и тут ощутил, как на его прикрытие веки приземлилось несколько тёплых капель воды. Губы демонолога невольно растянулись в улыбке. Панда дремала рядом. Начинался дождь. Он смоет все тревоги. Просмотреть полную запись

Группа хадаганцев где-то недалеко добивала ростом в два метра амброзиевую змею. В свете испепеляющего последние надежды на приемлемые условия существования суслангерского солнца угрожающе поблёскивала тёмно-синяя плотная чешуя, напоминающая ещё ту, которая когда-то покрывала громадные и массивные туши драконов, заправляющих Сарнаутом и жадных до всего прекрасного, в первую очередь – золота и драгоценных камней. Чудище шипело и извивалось, раздувая воротник. Яд капал со старых, но ничуть не притупившихся жёлтых клыков, глаза слегка щурились, а шершавый алый язык атласной лентой извивался, то щекоча нёба, то высовываясь наружу. Быть может, змеи высовывают языки по тому же принципу, что и собаки? Чтобы остудиться? Ведь согласитесь, какой пожар может случиться в переполненной токсичностью и ядом сущности с кремово-белым хрупким черепом, который так легко сломать – достаточно лишь наступить... Сара смотрела на картину неравномерного по имеющимся силам сражения, и что-то похожее на искреннее сочувствие тихо поблёскивало в её тёмных, почти чёрных, глазах. Ей было откровенно жалко змею, но выходить из своего теневого убежища среди оазисовых пальмовых зарослей хотелось ещё меньше. Да и как бы это выглядело? Чтобы «существо разумное» защищало «тварь подножную»? Абсурдно, согласитесь же. Полный абсурд. Сара разочарованно вздохнула. Воздух, даже в тени, был спелый, словно персики, и прелый, душный, жаркий, подслащённый тяжёлыми ароматами дикой растительности. Все растения, здесь выживающие, своего рода первопроходцы и герои. Каждое из них. Ведь в таких сумасшедших условиях существовать просто так не сможет никто, а чтобы приспособиться, нужно быть терпеливым и уметь жертвовать. Как много готов хоть кто-то пожертвовать? Не проще ли просто найти себе другое место в Сарнауте и жить, например, попивая прохладный кислородный коктейль в призрачно солнечном Светолесье, где по утрам жужжат пчёлы и жучки копошатся в траве. Подул слабый ветер, такой же жаркий и душный, как и всё вокруг. Сара откинулась назад и, потеряв равновесие, незапланированно, но с явным наслаждением, упала на слегка прохладный песок. Хоть где-то в этом солнечном аду было возможно существовать, не обливаясь водопадами липкого пота. Змея шипела и, если это можно так назвать, огрызалась. Ей тоже хотелось жить. Кто виноват в простом и банальном желании существовать? Всякая тварь, так или иначе, мечтает о бессмертии. А говорят, что его можно добыть из амброзии. Действительно ли? Быть может, это просто пустые разговоры вечных сплетников, теперь перебравшихся с переполненного Айрина на воющий песчаными ураганами Суслангер. Приближалось время Бури. Оно быстро наступало, несмотря на текущее, как пески, несущиеся по пустыне, время. Часы и минуты плавились, как яйца для яичницы, причём вместе со сковородкой. Саре идти никуда не хотелось. Разве что в ещё более глубокую тень, а ещё лучше в озеро — бездонное, тёмное, окутывающее дурманящей прохладной пеленой, будто накрывая её с головой леденящим лазурным водным покрывалом. — Какое скучное место этот ваш Суслангер... Сара не уставала повторять эту, уже будто бы заезженную и надоевшую даже ей самой, фразу, но всё равно, словно мазохистка, не покидала своего оазисного поста. В лени ли дело было или ещё в чём ещё — этого нам не узнать. Если она, конечно, сама не скажет, а едва ли она сделает это. Девушка любила пустыню, но любила её такой странной, такой непонятной любовью, которой, наверное, иногда и людей любят. Ей не нравился этот мелкий горячий песок, обжигающий ступни, ей не нравилось это одичавшее слепящее солнце, ей не нравилась эта сумасшедшая жара. Практически всё в этой (внезапно!) не забытой богом пустыне её утомляло и даже порой сильно-таки раздражало. И даже оазисы не приносили ей должного удовлетворения. Одно было странно: она всегда была там. Какой бы ни была уставшей, как бы ни уходилась за день и ни мечтала вернуться в свою родную столичную комнатушку в пару метров, на ещё, ровно такую же, пару, она всегда приплеталась сюда. Иногда приползала, иногда приплеталась, будто бы согнувшись в три погибели. Жизнь не баловала её простотой, чем девушка была вполне довольна. Она часто думала, что всё могло сложиться как-то не так, иначе – возможно, даже лучше. Вот только Яскер его знает, какое было бы это самое «лучше» и не спокойнее ли жить в старом, «худшем», мирке. Сара любила змей. Эту странную привязанность к длинным чешуйчатым лентам, озорно и хищно поблескивающим на раскалённом солнцем песке, она открыла в себе не так давно, но уже успела с ней смириться. В тот день она, как всегда, пришла после изнурительного трудового дня полежать в тени невысоких пальм, уставшая и измождённая. Ей не сразу бросились в глаза новые обитатели её любимого укромного местечка от полуденного, да и вообще круглосуточного, зноя. Лишь вечером здесь становилось прохладнее, когда выглядывал из-за скал сладкий, как сухофрукты, ветер, солнце опускалось, а вся пустыня из насыщенно жёлтого постепенно окрашивалась то в синие, то в фиолетовые холодные краски. Но от песка исходил жар ещё добрые несколько часов после захода солнца – так глубоко он проникал в землю и так надолго там оставался; всем же известно, что вода как нагревается, так и остывает дольше в сравнении с землёй и, уж тем более, песком. Однако, здесь вода всегда оставалась холодной, а ночью ещё и источала слабое изумрудно-лиловое свечение. Возможно, дело было в амброзии, чьи кристаллы, словно переросшие кораллы, высовывались из-под леденящей глади воды и сияли, отбрасывая на воду и землю нефритовые, салатовые, изумрудные лучи, играющие крохотными звёздами бликов на поверхностях. Тогда Сара быстро нашла своё излюбленное место, недалеко от хрустально-чистого бирюзового озерца и прилегла отдохнуть, запрокинув голову, которая тут же опустилась на тёплую подушку из песка – ещё волосы потом от него чистить – да кого это волнует. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, нос тут же защекотал слабый кисло-сладкий аромат растительности, сухость песков и слабый леденцовый запах, всегда исходящий от озерца, будто стелящийся по земле, наполнили лёгкие. Внезапно что-то зашуршало не так далеко от девушки. Но не так, как шуршит трава, не так, как качаются деревья... Что-то скользило по песку, что-то тяжёлое, плотное и длинное. Это был единственный звук, который Сара слышала, и он был для неё сейчас незнаком. Тогда девушка открыла глаза и села, бегло осмотрелась. Совсем рядом, в паре метров от её ног, ползло трёхметровое чешуйчатое создание, представляющее собой будто бы один хвост с нацепленной на него черепушкой. Маленькие жёлтые глазки были такого же оттенка, как расплавленное золото и окольцовывали похожие на два продолговатых семечка глаза, внимательно смотревшие по сторонам. Тогда Сара впервые встретила волшебное чароитово-берлинско-лазурное холоднокровное существо и впервые же ощутила, что в этих ярких и серьёзных глазах есть что-то для неё до ужаса родное... Кто знает... Быть может, мы тоже произошли от змей... Говорила она себе и каждый раз, закрывая глаза, видела перед своим лицом жадно поблёскивающую на солнце тёмную чешую. Просмотреть полную запись

Диалог эльфийки с орком. — Весна приходит... — Хрипло промычал орк, осматривая полюбившийся ему уголок Осколка Гипата. — Да какая весна, Росок, правда! — Недовольно воскликнула незаметно для орка подошедшая к нему со спины недавняя эльфийская знакомая с очаровательными золотисто-лимонными глазками и короткими сумасшедше-малиновыми прямыми волосами, с трудом достающими молодой особе до плеч. — Как какая? — Удивился Росок, не оборачиваясь на эльфийку, узнав её до одному только немного писклявому, но в целом довольно приятному, нежно струящемуся, как ручеёк Аммры, голосу. — Пряная, нежная, мягкая, цветущая, тёплая... — Он начал загибать один за другим пальцы на правой руке, а потом перешёл на левую. — Яркая, светлая, сочная, такая... удивительная. — Да чего в ней удивительного-то? — Эльф с непонимание покосилась на созерцающего почти пустынную ржавую равнину, лишь слегка декорированную охристо-бледно-салатовой травой. — А вот чего... Она как ты, Солор. — В плане? — Такая же... Яркая что ли, — Росок на минуту задумался, а потом, с улыбкой глядя на знакомую, добавил. — Жизнеутверждающая. Вот. — Пф, нашёл, с чем и что сравнивать, — Солор показушно закатила глаза и пробурчала. — Да и где ты тут вообще весну видишь-то? — Да как сказать, где... — Протянул Росок. — Да везде. — Ну где это «везде»? Посмотри вокруг! Всё же такое же, как всегда! Бледное. Негостеприимное. Как ты вообще тут обитаешь днями. Это же словно сухое болото. Ничего живого. Призраки одни, ух, твари голодные, — эльфийка заметила, что проходящий мимо неё носорог остановился и как-то странно смотрит на неё теперь красными светящимися глазами; недолго думая, она шепнула «удушение», и неоновые розово-лиловые кольца в мгновение обвили горло бирюзово-белёсого призрака и резко сдавили его. Носорог издал тихий стон и тут же повалился на песчаную землю. — Не живётся им тихо. — Есть хотят. — Сочувственно пояснил орк. — Да я тоже, собственно, не откажусь. Столько сил занимает всё это начало сезона, только и успевай бегать. — Хочешь хлеба? — Хлеба? — Лицо Солор исказила гримаса брезгливости. — Хлеб и вино, всё как у аэдов, — тихо усмехнулся Росок и зашуршал в сумке в поисках съестного. — Ладно, давай сюда свои пожитки, — тяжело вздохнув, согласилась мистик. — Будешь есть с орком? — по-приятельски усмехнулся Росок, припоминая, как в первый день знакомства эльфийка смотрела на него с таким отторжением и брезгливостью, что ему оставалось смеяться да и только. — Буду есть за счёт орка, — поправила его Солор и заправила за ухо так и лезущую в глаза ей все утро ярко-малиновую, такую же, как и все остальные на её голове, прядь. Товарищи принялись за поздний завтрак, чем обычно славятся французы или совы, кто встаёт крайне поздно. Времени уже было под четыре часа вечера, а с утра ни одного из знакомых в животе не было и крошки съестного. — Вот аэды, — величаво изрекла Солор, осторожно откусывая от буханки самый краешек, хотя весь организм её так буквально и жаждал заглотить всё без остатка и за один присест. — Существа изящные, и весна у них, как у всех адекватных людей, нормальная. И вообще. В Лиге вот с временем года никогда и никаких проблем отродясь не было. А вот у Вас там одна сплошная засуха и осень будто бы. — У вас нет осени, — печально вздохнул орк. — Это кому она нужна-то? Осень эта. Сыро или, наоборот, очень сухо. Трава колется. Небо серое. Деревья лысые. Чисто Империя, говорю же. — Не скажи, осень очень красива. Особенно в раннюю пору... — Не об осени речь, — прервала знакомого эльфийка и сделала аккуратный глоток вина из наколдованного ей же бокала – не пить же из графина, как делают дикари. — О весне. И о том, что о ней тут слыхом не слыхивали, видом не видывали. Как была мрачная недоосень на этом забытом богами Осколке, так она тут же и есть. — Тебе только кажется так, Солор. Это всё из-за того что ты тут так редко бываешь, — Росок отломал от буханки приличный кусок и без лишних раздумий запустил его себе в рот. — Ну конечно, а ты тут бывал так часто, что уже стал грезить галлюцинациями, — всплеснула руками эльф, предварительно опустив бокал на каменные ступени высокой лестницы, на которой они с орком отдыхали. — Ты посмотри на вон то деревце... — Росок повёл рукой и указал на одно из редких деревьев, облюблвавших каменистую почву у очередного портала. — Ну и что? — откровенно не поняла Солор. — Простая сухая деревяшка с уже, наверное, окаменевшими за столько лет колючками. — Нет, — отрицательно покачал головой Орк и мягко добавил. — А ты посмотри повнимательнее, на игры, на кору... И тогда ты увидишь, что маленькие изумрудные иголочки появились уже на кривых изогнутых ветках, что кора уже пожелтела... — Да она всегда была жёлтой! — возмутилась мистик. — Нет, не перебивай, — остановил её Росок и терпеливо продолжил. — Кора стала желтее, насыщеннее. Если ты подойдёшь и потрогаешь её, то ощутишь, что зимняя мерзлота спала, и дерево уже не такое каменно-мёртвое, а кора слегка проминается под пальцами. — Под твоими-то пальцами всё проминается, — хмыкнула Солор, разглядывая свои аккуратненькие, идеально ровные покрашенные в насыщенный пурпурный цвет ноготочки, а потом так же весело закончила, радостно прицокивая языком. — Причём и зимой, и летом, Росок. — Ты не хочешь меня слушать, Солор, — засмеялся орк, переводя взгляд со старой осины, столь горячо им любимой уже достаточный промежуток времени, на знакомую. Та посмотрела на него, в её дико-лимонных глазах заплясал тот самый безумный эльфий огонёк, и эти двое безудержно рассмеялись. —Ты, наверное, самый забавный орк из всех, кого мне только приходилось встречать, — сквозь слёзы от смеха с трудом проговорила Солор. — Почему это? — Единственный орк, который наслаждается красотами природы, а не одними только пьянками в ближайшей от дома таверне, — мистику стоило громадных усилий выдавливать из себя через так и распирающий её смех слова, — ох, Тенес, спаси меня, — Солор буквально надрывалась от хохота. — Орк-эстет! Где вы ещё в Сарнауте такое встретите? Ха-ха-ха-ха. — Ты просто слишком плохого знаешь нас, поэтому до сих пор и придерживаешься такого стереотипного мнения об орках. — Да? — эльфийка утёрла кулаком выступившие из глаз слёзы. — Да, — доверительно улыбнулся ей Росок. Солор не стала вдаваться в подробности, не стала рассказывать всё то, что она знает, что ей пришлось пережить и как она пришла к этому "стереотипному" мнению. В этом не было нужды. Она лишь в очередной раз усмехнулась и по-приятельски похлопала орка по плечу, словно признавал за ним право последнего слова в разговоре. Росок не заметил, как буквально на мгновение в глазах эльфийки скользнула ядовитая капелька бесконечной печали. Он смотрел на старое дерево. Теперь на него смотрела и мистик. Они думали вдвоём, но каждый о своём. И к счастью обоих, только Солор здесь умела читать мысли собеседников. А потому сейчас ей стало очень легко и спокойно. И захотелось хоть на минутку, но поверить, что мир на самом деле прекрасен и добр ко всему живому, и к ней в том числе. Просмотреть полную запись

Просмотреть полную запись

Просмотреть полную запись

Посвящается одной прекрасной особе, которая трудится ради всеобщего, так сказать, блага для вас и меня каждый месяц. P. S. Да-да, я же обещала что-то интересное выдать в этом месяце. Теперь ты всё поняла, я надеюсь. Никто толком никогда и не задумывается, каково живётся людям, чья жизнь неразрывно связана с писательством. С бумагами, со статьями, с журналами и газетами, с оформлением всего этого материала и приданием ему какого-то осознанно приемлемого вида. Да, мало кто вообще даже начинает думать в этом направлении, а если кто-то и начинает, то он крайне скоро бросает эту затею и возвращается к своим привычным повседневным мыслям и проблемам. Канийка со странным именем Сова, к которому она уже успела привыкнуть за свою ещё не настолько долгую, но всё-таки жизнь, встала в это утро рано. Она всегда знала, что в эти дни поспать подольше ей не придётся – надо обрабатывать материал и готовить новый выпуск. Потрепав за крючковатый клюв свою сидящую в клетке пернатую подругу, которая всегда предпочитала дневной сон, и ничто не могло помешать ей воплотить желаемое в реальность, даже неотвратимо приближающаяся дата нового выхода Вестника, Сова заварила себе крепкого елового чая, который ей поставляли один хороший знакомый с Тенебры, и! вывалила на стол! аккуратно разложила на столе все имеющиеся у неё бумаги. Работа предстояла не лёгкая, но всё же довольно приятная, ведь именно из-за нравящихся ей обязанностей редактора канийка и устроилась на эту должность, а не просто от нечего делать. — Так-так... Что же это тут у нас? — Сова повертела в руках связку пергамента, которую ей вчера вечером настойчиво впихнул один писатель, утверждая, что срок включает в себя время 23:58 и его работу обязаны принять в готовящийся выпуск. — Очередная часть фантастической эльфийской повести. Любопытно-любопытно. Хорошо, это отложим тогда до раздела рассказов. А сейчас нам нужно заняться гайдами. Комната в одном из домов в Торговом ряду постепенно наполнялась, как стакан, светом. Пряные жёлтые лучи через приоткрытую форточку проникали в квартиру и ползли уже дальше по деревянным доскам пола на кровать и на стену, на картину родного пейзажа Сиверии на ней висящую. Солнце всегда поглощает тень и всегда придаёт краскам будня такой жизнелюбивый, мягкий жёлтый оттенок. Канийка делает глоток крепкого горьковатого елового чая, помещает в рот шоколадную конфету, а за ней ещё одну и с головой погружается в чтение. Перед глазами проносится всё – виды родных пейзажей, описанные в прозе, любительская поэзия, которая так и пробивает на ностальгию, особенности классов, которые когда-то были освоены, а теперь больше частью позабыты... Литература, как хранилище воспоминаний – пока она имеет на своих листах слова или рисунки – то, что связывает мир бумаги с миром реальным – она никогда не утратить свою ценность, потому что самое ценное в жизни канийца, орка, эльфа, хадаганца – да кого угодно! – это время. Время, которое он провёл с близкими людьми. Время, которое он потратил на любимое дело. Время, которое он навсегда памятью связал с Сарнаутом – прекрасным и притягательным миром магии, где всё – какая ирония – так просто и так легко, будто в самой жизни. Потягиваясь, девушка ощущает, как ноют мышцы рук и слегка приводит ноги – это всё от долгого сидения за работой, впрочем, как обычно. И тогда она по привычке, выработанной ей не так давно, но уже порядком Сове полюбившейся, убирает все бумаги в свою дорожную кожаную сумку и, на прощание окинув взглядом мирный и сонный уют родного жилища, покидает его, тихо затворяя за собой дверь на ключ и пряча его на самое дно сумки. Новоград встречает гостью привычной веселящей душу музыкой, от которой, так и тянет улыбнуться кому-то из прохожих, да вот хотя бы почтальону. Уж сколько лет он тут стоит. Пять? Десять? А всё такой же. И это не может не радовать. Махнув рукой, торговцам, Сова, тихо насвистывая себе под нос простенькую мелодию, направляется к большой арке. Серый округлый камень за серым же и таким же округлым камнем сменяется под ногами, в душе что-то расцветает и почти что заливается соловьём. Канийка спешит выйти из города и слегка прибавляет ход. Наконец приятный полумрак арки окутывает её. Ещё мгновение. И вот она уже за пределами столь полюбившейся ей за годы лигийской столицы. У каждого из нас есть своё любимое место, и порой очень сложно объяснить, почему именно оно тебе так дорого и так любо. Сапожки радостно стучат по брусчатке, приближаясь к порту. Вдоль деревянного забора шныряют два серых котёнка с яркими зелёными глазами-изумрудами, а у глашатая в ногах валяется в пыли явно довольная и собой, и тёплой погодой рыжий пёс с белыми ушами и пузом. Мешки. Склады. Портал. Дома. Деревянная длинная лестница вниз. Ступеньки-ступеньки-ступеньки. Несколько нпс, группкой собравшиеся у стены и обсуждающие, вероятно, что-то невероятно важное. И рыжевласая канийка с золотисто-медными глазами, купающаяся в нежных лучах мартовского солнца, счастливая и открытая миру, как и её любящее Сарнаут мирно бьющееся в груди сердце. Её всегда тянуло сюда... Сюда, в это удивительное место, откуда всё началось. Сюда, где её нога впервые, так неуверенно, встала на тропу служения не только Кватоху, не только Лиге, но и всему этому удивительному и красочному миру, полному загадок и тайн, многие из которых до сих пор остаются без разгадки. Но всему своё время. И всему своё место. Когда-нибудь определённо появится тот самый герой, которому будет по силам разгадать этот мир. Он придёт, как пришли все, но закончит эту эпоху таинственности и мистики. Он обречёт весь Сарнаут на всезнание и горечь, за ним следующую. Но пока... Пока всё в порядке. Пока в порту всё также тихо и лишь слышно пение птиц, слабо долетающее до ушей из раскинувшегося буквально рядом Светлолесья. Пока улицы столиц ещё кипят жизнью. Пока астрал всё ещё бороздят корабли, оснащённые мощными, по последнему слову техники, пушками. Пока кто-то всё ещё блуждает по уголкам Вселенной в поисках очередного чуда. Пока всё это продолжает вдыхать в игру жизнь – её магия не ослабевает, а наоборот, лишь с большей страстью завлекает к себе всё новых и новых людей. Мир ждёт своего героя. Быть может, этот герой уже сейчас заканчивает начальный остров и садится на первый в своей жизни рейс до Новограда, а пока... Сова сидит на краю аллода, свесив ноги в бездну астрала и отбросив назад рыжевато-золотистые кудри волос, и смотрит на то, как из-за острова очень медленно проверенной тропкой выплывает большой астральный корабль, на этот раз, увы иль к счастью, пока ещё пустой... Просмотреть полную запись