Яркие лучи весеннего солнца, словно сотканные из тонкой золотой паутины, лениво скользнули по траве, играя с цветами, вспыхивающие яркими красками под их напором и тянущие к свету свои тонкие полупрозрачные лепестки, будто желая насытиться этим солнцем, сохранить в себе эту божественную энергию, дающую жизнь и тепло. Где-то над головой шелестела листва береговой рощи, неподалёку жужжали пчёлы, а в воздухе ощущался сладкий аромат дикого мёда... Над большим пышным жёлтым цветком пропорхала бабочка, едва слышно прошелестев своими бархатными крылышками, в траве застрекотал кузнечик. Послышалась мелодичная трель горихвостки.

Агата медленно следовала за дедушкой, аккуратно ступая маленькими лапками по тёплой земле и внимательно прислушиваясь к волшебный лесной музыке; казалось, вместе с птицами пел весь мир: под дуновением ветра шелестела трава, слабо звенел колокольчик, затерявшийся в зарослях бесконечной зелени, скрипели стволы старых деревьев, шуршали крыльями стрекозы... А где-то в траве забавно то похрюкивал, то посапывал маленький ёж.

Вдруг до слуха девочки долетел отчётливый лязг металла с продолговатым скрипом. Агата замерла, навострив маленькие ушки, не послышалось ли. В воздухе повисла тишина, даже жужжание пчёл отодвинулось на задний план. Девочка сделала несколько осторожных шагов вперёд, откуда, как ей казалось, впервые послышался волнующий звук. Он повторился, но теперь к звону добавился ещё и топот ног, свистящий шелест буйного ветра, воинственный клич дикого зверя. Чём ближе подходила Агата к зарослям шиповника, тем отчётливее слышались звуки схватки, тем громче свистели стрелы, тем громче разрезали воздух раскаты грома, тем быстрее билось её сердце, тем гулче журчала в теле кровь, а в ушах приглушенными ударами отдавался пульс.

Под напором маленьких, но крепких лапок колючие кусты раздвинулись, оставив на плече лёгкую царапину, почти не заметную под густым слоем шерсти, и девочка проскользнула вперёд, оказавшись прямо перед ареной, огражденной высоким деревянным частоколом. Каждый, ступивший за черту этой ограды, открыто бросает вызов каждому игроку арены, заявляя о своих правах на звание победителя. Раньше, это место было ужасным местом, где могли безнаказанно убить даже случайно попавшего на поле новичка. Но теперь, благодаря чистилищу, умершие здесь легко могут вернуться к жизни.

В самом центре площадки стоял пожилой воин в тяжёлых доспехах, светящихся на солнце, будто он сам небесное светило. Его рука крепко сжимала увесистый меч, а другая прижимала к груди щит с выгравированным на нем гербом золотого орла. Неожиданно, из правого угла арены на него ринулась канийка с длинными волосами цвета вороньего крыла, сверкнувшими синевой на солнце, у неё не было столь внушительного оружия, лишь небольшой кинжал с рукояткой из чёрной драконьей кожи покоился в чехле на поясе. Но, будучи буквально в нескольких шагах от воина, девушка предприняла неожиданный приём; оттолкнувшись ногами от земли, она подлетела вверх на несколько метров, оказавшись за спиной противника, непонятно откуда, в её руках возник чёрный массивный лук, размером чуть ли не превышающий саму лучницу, звякнула тетива, и стрела со свистом сорвалась с места, целясь в открытую шею, не защищенную бронёй. Но воин будто предугадал действия молодой соперницы, в мгновение ока развернулся и подставил щит. Стрела со звоном отлетела от металлической поверхности, неприятно скрипнув по ней алюминиевым наконечником, и вонзилась в землю по самые лопасти. В несколько шагов воин сократил до минимума расстояние от него до лучницы, уже приземлившейся на землю, в луче солнца сверкнуло острие меча и, чиркнув по щеке девушку, вошло в землю.

– Ты проиграла, – спокойно констатировал факт победитель, убирая меч в ножны, и направился прочь с арены, даже не оглянувшись на свою противницу.

Боясь пошевелиться, будто все это способно испариться в мгновение ока, Агата завороженно наблюдала за поединком, и даже когда он закончился, всё равно продолжала смотреть на утоптанную землю, а в голове всё ещё всплывали отрывки недавнего поединка. В груди гудков билось сердце, девочка прижала к нему маленькие лапки, опасаясь, как бы не выпрыгнуло. Ей до ужаса понравилось увиденное, захотелось самой ощутить чарующий холод металла, дотронуться до кожаной рукоятки, почувствовать эту невероятную лёгкость, как ей казалось, испытываемую, когда держишь в руках оружие.

Чёрные глазки возбужденно сверкали на маленькой мордочке, словно две искры, почему-то решившие зажечься средь бела дня. В тот день Агата наконец-то поняла, к чему так стремилась её душа, но о чём не догадывался разум.

В тени склонившей свои ветви старой берёзы стоял пожилой гибберлинг, с мягкой улыбкой смотря на свою притаившуюся внучку и с печалью осознавая, что, видимо, уже пришло время, когда Агата повзрослела где-то в глубине души. Офицер усмехнулся в седые усы и, поправив сползшую с плеча походную сумку, запрокинул голову. Средь тонкого кружева листвы проглядывало чистое голубое небо. Шёл месяц май.

***

В тени большого шкафа на полу сидела притихшая Агата, перебирая пальцами большие янтарные бусины;

Атмосфера всё сильнее начинала давить ей на слух, отчего у девочки начинала болеть голова, а взгляд отказывался фокусироваться на отдельных предметах. Сконцентрировав всё своё внимание на дверной ручке, она постаралась разобрать негромкие отрывистые фразы, доносившиеся из соседней комнаты.

Звонкий голос тёти Сары был полон негодования, когда спокойный хрипловатый баритон наполнял пространство, сливаясь со стенами так, что внучка могла догадываться о его репликах лишь по реакции своей родственницы. Голос матери был совсем тих, она старалась молчать; стояла рядом с сестрой, опустив голову и нервно теребя в руках кружевной край фартука.

– Тебе-то должно быть известно, что девочка с рождения обладает очень слабым здоровьем! Как тебе вообще могло придти такое в голову? Она же ещё ребёнок, слабый и абсолютно беззащитный.

Хлопнула дверь, и на пороге комнаты появилась раскрасневшаяся и явно недовольная родственница. Её взгляд буквально метал молнии, а грудь высоко вздымалась от частого дыхания. Заприметив в углу малютку, она слегка смягчилась, но что-то показалось ей неправдоподобным в расслабленной привалившейся к стене хрупкой фигурке. Приблизившись на несколько шагов к Агате, гибберлинг ахнула. Девочка тяжело дышала ртом, заглатывая воздух, глаза были полуприкрыты, а тело трясло мелкой дрожью, как при лихорадке. Лицо приняло болезненно-зеленоватый оттенок, шерсть на лбу слиплась от пота, превратившись в серые космы.

В гостиной царило молчание. И хотя там находилось всё семейство, никто не издал ни звука. Минутная стрелка медленно отсчитывала деления, нарушая тишину негромкими щелчками. Офицер сидел в большом кресле, откинувшись на спинку и прикрыв глаза; Ноя, так звали матерь Агаты, периодически бросала на него краткие взгляды; её лицо выражало крайнюю степень волнения с примесью горькой боли. Потрёпанное сердце болело от неопределённости и страха; страха за свою единственную дочурку, ещё совсем маленькую и неспособную самостоятельно бороться за себя, столь хрупкое существо было дороже ей собственной жизни. Она была готова её отдать, лишь бы Агату оставила эта врождённая болезнь, медленно забирающая её жизненные силы; но никто не мог помочь малютке, оставалось лишь жить в вечном страхе смерти и надеяться на чудо.

А дверь тихо постучали. Со скамьи встала измученная тётя Сара и, приподняв полы домашнего платья, поспешила в прихожую. Шаркая ботинками по деревянному полу, в комнату вошёл врач в белом халате; приблизившись к лежащей на диване Агате, друид опустился на колени, чтобы быть с ней на одном уровне, и внимательно всмотрелся в бледное лицо. Затем достал из своей сумки связку каких-то трав и, оторвав от одного цветка стебель, из которого тут же брызнуло несколько крупных белых капель сока, поднёс его к мордочке больной. Почувствовав едкий запах, девочка, нахмурившись, с трудом открыла глаза и часто заморгала от яркого света, ударившего ей в лицо из-за отдернутой доктором занавески, обычно смягчающей освещение в квартире, создавая приятный полумрак.

– Как ты себя чувствуешь, Аги? – Взволнованно спросила тётя Сара, приподнимаясь с кресла, стремясь поскорее подойти к племяннице.

– Уже лучше, – слегка охрипшим голосом уверила девочка. – Всё в полном порядке, за меня не стоит волноваться.

– Как же тут не волноваться... – Тихо вздохнула родительница и, неопределённо покачав головой, покинула комнату, подхватив под руку доктора, чьё лицо изображало глубочайшую задумчивость. Прошло около минуты, и тётя Сара тоже поспешила покинуть комнату.

Агата осталась одна. Ей была неприятна мысль о том, как она слаба физически, но ещё хуже было то, что из-за этой слабости никто её никогда не напрягал, не просил помощи и вообще не воспринимал как полноценного человека, который может быть полезным. Нет, её все очень любили и потому оберегали, за что девочка была безумно благодарна своей семье, но ей не хотелось быть тяжкой ношей на чьих-то плечах, не хотелось создавать лишние проблемы, а хотелось лишь быть как все и жить самой обычной жизнью. Не нужно ни богатств, ни талантов, лишь бы не ощущать на себе этих сочувствующих взглядов, от которых каждый раз так хочется провалиться под землю, чтобы больше никто не видел, не слышал, не знал.

Лишь по прошествии недели Агате разрешили вновь выйти на улицу с условием, что та заодно прогуляется с кузиной, маленькой забавной девочкой со светло-песочной шёрсткой, а также проверит почту. До почтальона на главной площади было идти минут пять-десять, но, решив воспользоваться данной свободой, Агата повела двоюродную сестру долгой дорогой, сделав целый круг вокруг башни Айденуса, впрочем, малышка и не была против, наоборот, радовалась возможности понежиться под лучами полуденного солнца, поглядеть на торговые лавки под фиолетовой завесой, послушать громкие голова акционеров, объявляющих ставки – всё это приводило её в неописуемый восторг, а сестру просто радовала возможность наконец-то вдохнуть свежий воздух после длительного лечения.

Тягучий запах древесины и ещё чего-то пряного, вероятно, выпечки щекотал ноздри, заставляя то и дело чихать, потирая заслезившиеся от слепящего солнца глаза. Проходя мимо Доброго Быкова и группки седовласых воинов, Агата ненадолго остановилась у каменной арки, так ей хотелось ненароком послушать речи наставника, о котором так много слышала; который, как выражался дедушка, из тех, что и тебя воспитает да ещё твоих внуков учить будет. Но будто бы совсем не меняется он с годами. Та же густая тёмная борода, скрытая за кольчужной повязкой, довольно странно на нем смотревшейся, усы и строгие глаза, смотревшие прямо, уже, казалось, совсем выцветшие и имеющие цвет пыльного стекла. Он спокойно наблюдал за своими уже не молодыми учениками, периодически делая им какие-то замечания.

Заслушавшись, Агата не сразу поняла, что далеко отстала и очнулась, только когда услышала восторженный голос сестры, оказавшейся уже далеко впереди, рядом с почтовой повозкой, привстав на носочки, пытающейся дотянуться до лошадиной морды. Печально вздохнув, девочка в последний раз посмотрела на воинов и поспешила к своей кузине, пока та не натворила никаких дел, за которые потом им бы пришлось отвечать перед старейшиной, страшно не любившим озорство и всякие шалости среди малышей.

Почему-то старшим всегда приходится так или иначе отчитываться за младших, при этом почему-то никогда не берётся в расчёт то, что младшие могут порой ослушаться старших, вообще не воспринял слова тех всерьёз. А отчитываться потом кому? Правильно, тем, кто старше, тем, кто в ответе за всё и вся – за весь тот бред, что натворили малолетки, зачастую не понимающие, что для них хорошо, а что плохо, что важно, а что нет, что можно делать, а чего нельзя. Никто из так называемых старших не знает, как, где и откуда взялась, появилась, возникла эта проблема. Полное отсутствие какой бы то ни было справедливости в разрешении дел между детьми разного возраста, но принадлежащих к одной семье – та ещё неприятность.

Агате не нравился этот порядок вещей, но поделать с ним она ничего не могла, как бы ей не хотелось. В её силах было только добровольно соглашаться присматривать за своей непоседливой родственницей, вечно прибывающей на волне детского энтузиазма, а потом выслушивать комментарии и претензии, которых, к её счастью, было не так уж и много. Она была гибберлингом, и ей хотелось быть достойной этого звания, путь даже все большинство и считает, что гибберлинг – простое название расы и в этом нет ничего особенного, ничего величественного, для Агаты олицетворением понятия собственной расы был дедушка, которого она без памяти любила и которому без устали хотела и мечтала подражать.

Говорил он когда-то своей любимой младшенькой внучке с очаровательными глазками-бусинками и крохотным носиком, который она постоянно морщила, когда ей что-то такое не нравилось: «Тот, кто мудрее, должен вести позади себя того, кто ещё умом юн и неопытен».

У аукциона, чуть сбоку, привычно одиноко стояла статная высокая худощавая фигура почтальона со своей извечной сумкой, полной посылок и писем. И как только туда у него всё умещается? Загадка, вероятно, эльфийских портных. Эти голубокрылые мастера на все руки с никогда не блекнущей тягой к творчеству. Подтянув поближе к себе кузину, крепко схватив её за руку, Агата чуть прибавила шагу и направилась прямиком к хранителю посылок и писем, явно не ожидая, что там её ждёт одно то, что перевернёт её мир с головы на ноги, и даже не подозревая, что сегодняшний день она потом долго ещё будет вспоминать как настоящее чудо, внезапно её посетившее.

Продолжение следует...