Чем больше стремишься добраться до самой сути вещей, тем меньше замечаешь деталей, важных для понимания.
Возможно, в поисках истины важнее всего попытаться притвориться, будто это она ищет тебя.
В эмоциях безумствуя, слишком поздно понимаешь, как высока цена.
Это викторина с Судьбой, где ты всегда в проигрыше.

***

Он ещё раз куда-то исчезал. На этот раз хадаганка уже не смогла уснуть, а потому внимательно следила за тем, как движутся минутная и часовая стрелки на часах. Один круг, второй, третий... Она не знала, сколько ей придётся ждать и даже не надеялась узнать, но сон всё равно не накатывал.

Когда часовая стрелка описала четвёртый круг и уже плавно начала пятый, в дверь настойчиво позвонили. Гостья квартиры тут же подскочила на месте и быстро засеменила по коридору, стремясь открыть дверь как можно быстрее. Половицы скрипели под одолженными ей убитыми домашними тапочками с мятыми задниками и покоцанными помпонами. С широко распахнутыми глазами, она рваным, немного неуклюжим движением повернула замок и с энтузиазмом распахнула дверь, впуская в квартиру приятную уличную прохладу, которая поселилась этой зимой на лестничной клетке.

Сначала хадаганка не поверила даже самой себе, но, спустя несколько секунд, пришла в себя и вопросительно вскинула брови, не без любопытства разглядывая стоящую на пороге рядом с её другом девушку средних лет с короткими угольными волосами и крупными глазами оттенка горького шоколада. Она слабо улыбнулась, после чего её лицо вновь приняло сосредоточенно-серьёзное выражение, и уверенно шагнула в квартирку. У хозяина жилища взгляд немного тревожно метнулся в сторону кухни, где на столе оставались ещё сладости. Гостья уловила это и быстро, но не менее изящно, с характерным звуком расстегивающейся молнии скидывая с себя чёрные сапоги по колено, скользнула внутрь квартиры. Абсолютно не понимающая происходящего в квартире, молодая хадаганка растерянно двинулась вслед за незваной посетительницей.

В холодном белом свете, льющемся из окна, она выглядела довольно бледной, но слабый равномерный загар всё равно проступал на её коже. Чёрные волосы, глаза, ресницы и брови были будто бы написаны углём. Да и сама по себе гостья скорее напоминала сошедшее с полотен произведение, нежели живого человека, не хватало ей только знамени с имперский звездой и красного галстука. Приметив самый удобный из стульев, стоящих у стола, черновласая хадаганка на мгновение остановилась, осмотрелась, после чего сделала ещё несколько уверенных шагов и таким образом очутилась у самого окна.

— Всё, что вы сказали, правда? — тёмные глаза метнулись к юной имперке, а вздернутый носик буквально с вызовом задрался ещё выше.

— А что именно мы сказали..? — неуверенно пробормотала уже сидящая к тому времени на диване, нервно перебирая пальцами измятый край одежды. Ответом послужило лишь разочарованное прицокивание языком.

— Нет, то что я сказал, это, конечно же, ложь, — сочувственно развёл руками орк.

— Вы понимаете, как поступаете? — немного резко, в сравнении с её ранней интонацией, спросила гостья.

— Конечно, понимаем, — кивнул головой товарищ. — Но вы ведь никуда не собираетесь убегать, да и мы ничего противозаконного не делаем. Вы пришли сюда сами и, пусть даже условно, по своему желанию.

— И вы считаете, что я приехала в такую даль только ради того, чтобы чем-то вам помочь? Раз это не касается ни меня, ни близких мне людей, то... Впрочем, — хадаганка бросила задумчивый взгляд на собеседницу, после чего перевела взгляд на застрявшего в дверях с выражением полного недоумения на лице. — Хорошо, раз уж эта гниль земли Имперской ещё не находится при смерти и не желает сказать мне что-то, — она скривила лицо — жизненно важное, то я расскажу вам то, чего вы хотите знать. Давайте. Спрашивайте. Только побыстрее, мне нужно спешить на собрание рабочих. Сегодня же праздник инженера. Вся Империя празднует.

— Это касается одной хадаганки, которую Вы... Возможно знаете... Вот фотография.

— А на каких основаниях вы интересуетесь ей, я могу узнать? — полюбопытствовала черноволосая, беря в руки фотографию.

— Нет, это личное, — отрезал орк. — Но я Вас уверяю, что в наших планах нет ничего, что могло бы повлиять на устройство Империи.

— Ещё бы оно в вас было... Вы посмотрите на... А впрочем, неважно. Я поняла вас. Так спрашивайте. Что именно вас интересует? — чёрные глаза недобро прищурились, она поджала губы и нахмурила брови.

—Дело в том, что есть сарнаутец, которому эта... она очень дорога... — со стороны слушавшей раздался презрительный смешок, но она не стала прерывать рассказ и кивком головы попросила продолжать историю. — Он страдает из-за того, что никак не может связаться с ней, я так думаю... Знаю, это вообще меня не касается и я, казалось бы, тут лишняя, но его мучают кошмары. Уверена, ему очень больно. Мне неизвестно, что между ними произошло, и вы в полном праве мне не доверять, но я прошу вас, умоляю, помогите ему! Он же просто тает на глазах, в нём затухает жизнь!

— Да вам в театр надо идти с такими актёрскими задатками, — закатила глаза хадаганка, презрительно фыркнув. — Знаю я этого вашего сарнаутца, — последнее слово она произнесла по слогам с нескрываемой долей отвращения. — Он разрушил её семью, из-за чего после поссорились и мы. Хотя мы никогда особо и не ладили между собой... Но всё же хоть какое-то понимание было. Он настолько же гнилой, как и сама эта... рыжая. Ничего не могу с собой поделать, не люблю рыжих, — она бросила быстрый взгляд на молодую хадаганку и добавила без всякого чувства вины. — Извините.

— Да ничего...

Черновласая передёрнула плечами, ощутив на себе прикосновения ледяных рук Холода, и сделала несколько шагов по комнате, после чего устремила свой задумчивый взгляд в окно, где по небу плыли серые грустные облака, нависшие в эти смутные дни не только над Незебградом, но и над всей Империей. Она глубоко вздохнула и, с минуту помолчав, не спеша заговорила; её голос звучал депрессивно звонко и лишь временами дрожал, срываясь, глотая буквы в накатывающем неудержимом потоке эмоций.

— Она не была самым близким мне человеком в Сарнауте. Да и вообще, по правде сказать, я бы предпочла с ней не знаться. Только вот наши семьи были слишком тесно связаны, — хадаганка говорила неохотно, но чётко, чтобы повторять второй и третий раз не пришлось. — Наши отцы, оба, работали в администрации Незебграда, а потому и нам приходилось часто встречаться. Да и учились мы, в конце концов, вместе. И всё шло гладко, мирно... У неё был хороший жених, с которым они вскоре планировали создать семью, зарегистрировав брак, хорошая работа, в которой она души, ну, или того, что она называла душой, не чаяла, но однажды...

Однажды с ней случилась катастрофа. Я бы назвала это умопомешательством, но, увы, оно произошло намного раньше, чем мне стало об этом известно. Она сошлась с этим отщепенцем. И не то что бы это казалось чем-то из ряда вон выходящим. Она всегда творила, что ей взбредало в голову. Не знаю, как и почему. Она была достаточно противоречивой особой, то мягкой и покладистой, то какой-то дикой и, что самое неприятное, лицемерной. Думаю, она сама себя плохо понимала. Глупая. Вот и всё тут. Так вот... В тот день я сбежала с работы, не обратив внимания ни на предостережение руководства, ни на жалостливые взгляды коллег. Да, я, может быть, далеко не самый лучший человек, но когда меня напрямую просят о помощи в сложной ситуации, не могу же я отказать. А она попала в больницу в тяжёлом состоянии. Она нуждалась не то что бы во мне, в моей помощи, а просто в ком-то, и тут так удачно можно было использовать меня. Конечно же, при таких обстоятельствах я не могла ей отказать. Пусть даже она мне и неприятна.

Залетев в её палату и растолкав по пути медицинских сестёр в белых халатах, на чьих рукава были вышиты крупные красные кресты с имперской звездой в центре, и с каменными лицами, я увидела её. Эту странную, бесноватую девчонку, которая всегда пыталась казаться строже, чем она есть, и была до ужаса капризная. Трудно описать, как она выглядела.

Это было зрелище далеко не из приятных. Как минимум, я бы, честно, предпочла этого не видеть. Дико бледная кожа оттенка абсента, растрёпанные волосы и покрасневшие от слёз глаза. Я пошатнулась и чуть не упала на колени. Психика тогда у меня была ещё слабенькой, а нервы не такими закалёнными, как бы там ни казалось со стороны. За что страдает практически ребёнок? Почему? Мне было непонятно. Слёзы душили, стягивали горло смертельной петлёй, и я уже совсем не разбирала, что творю. Тогда мне внезапно бросился в глаза мужской силуэт, отшатнувшийся от больничной койки.

Он показался мне смутно знакомым, но это был явно не её жених, того я, к сожалению, видела в лицо и не один раз. Уж слишком эта ненормальная любила похвастаться успехом в своей жизни, в том числе и удачной партией. Тогда она слабо улыбнулась мне и едва слышно пролепетала что-то слабым и изможденным голосом. Когда же я дождалась полноценного внимания с её стороны, то была, можно сказать, шокирована услышанным. То, что поведала мне она, казалось ещё более нелепым, чем все прошлые из её выходок. Мне захотелось пойти и принять душ, чтобы хоть как-то смыть с себя это противное, гладкое и липкое ощущение, сковавшее лёгкие. Она должна была родить ребёнка, но в последний момент решила, что должна от него избавиться. При этом, сделать она это решила...
Какое сумасшествие... Показушно... Чтобы он видел и понял, ведь это была и его ответственность.
«Но он не сумел доказать, что достоин» – так тогда она мне сказала.

________________

— Твоя душа сгнила уже давно, я лишь только сейчас это полноценно поняла, и, боюсь, ей уже никогда вновь не зацвести пышным цветом. Нельзя любить могильные цветы. Ты именно такой цветок.