Лют, поначалу, покинув деревню, почувствовала какую-то тоску. На неё внезапно накатила головокружительная грусть. Помычав себе под нос и порядком пожаловавшись на мир, проныв все уши себе и Ару, девушка наконец нашла для себя подходящий выход — и этим выходом была песня:

Как уныло, как тоскливо
По дорогам, по тропам
Сквозь осиновые листья,
Сквозь дубравы, сквозь века
Брёл герой, и пели птицы,
Щебетали по часам,
Брёл герой за вечным счастьем,
Брёл в страданьях, брёл в годах.
Шёл сквозь лес и через горы,
Шёл по водам и морям,
Плакал дождик, пели хором
Листья чащ, цветущих трав.
Посмотрел герой на небо,
Посмотрел и замечал,
Что когда-то его дети...

И тут Лют внезапно замолкла, сама того не заметив. Одна задрала голову и смотрела на небо, а небо было таким прекрасным. Прекрасным, каким оно и было всегда. Каким оно всегда и есть. И каким оно всегда и будет.

А оно было странного цвета розового антика, размазанного бесформенными крупными пятнами, текущими по пропитанному миндальным маслом холсту.

И если задрать голову, можно было увидеть... Увидеть, как по нему плыли большие горбатые киты облаков, пушистых, как овечки.

Небосклон в эту тёплую пору был лонсдейлитово чист, таким бывает взгляд влюблённого человека. Однако красота эта была никем не замечаема и проплывала над головами людского населения, как житейская проза, надо признать, уже порядком забытая. Спросите любого прохожего на предзакатной шумной площади у башни Айденуса, где всегда шумно и шныряют туда-сюда люди, заметил ли он, что вечерние звёзды сегодня вышли немногим раньше, чем обычно, и как особенно чисто сегодня мягкое розовое сияние друзов – так он бы с прохладицей мельком посмотрел на Вас и, потратив две-три секунды драгоценного времени, вернулся бы к своим «важным» делам, совершенно позабыв, о чём самом Вы только что его расспрашивали.

Казалось, что небо кто-то выпекал в духовке, как выпекают пекари тёплый пшеничный хлеб – с хрустящей корочкой, подумав о котором Лют ощутила, как во рту скапливается слюна. Она никогда ещё не ела в своей жизни, но сейчас поняла, что то, что она столько раз наблюдала, ей жизненно необходимо. Но она об этом умолчала, не стала говорить Ару, дабы лишний раз его не напрягать своими просьбами. И пока она могла терпеть, а от голода ещё не сводил живот – она терпела.

Любуясь небом, Лют осознала, что в её голове впервые ютится столько странных и непривычных, порой даже философских мыслей. Сейчас её душу тронула красота. Та самая, естественная, природная, дикая, врождённая. И, пожалуй, стоит признать, что красота, как и истина – непостижима; и человечеству однажды придётся признать, что некоторые вещи по сути не могут быть поняты до основания. Вдоль дороги, уже покрыто жёлтым, а не грязно-рыжим песочным ковром, усиленно росли изящные в своей собственной дикости заросли шиповника, семейной группой здесь скопившись. Недавно их, судя по всему, подпилили, видимо, местные садовники-перфекционисты из деревни, и теперь кустарники с обрезанными местами ветками источали в пряный дурманящий воздух слабый кисловато-сладкий аромат, кружащий голову и сбивающий с ходу нескладный поток мыслей.

Ар тоже смотрел на небо и улыбался, косвенно надеясь, что он всё-таки не запнётся ни за что и не упадёт и не разобьётся о землю. Лют бросила быстрый взгляд на спутника. Озорная улыбка цвела на залитом охристой краской лице, утонувшем в канареечных всплесков закате. И алая краска смущения нежно тронула щёки девушки, что тут же потупила взгляд и вновь вернула чарующий взгляд своих золотистых глаз восхитительному в своей из вечной красоте небу.

Казалось бы, тут должны были прозвучать какие-то слова; они буквально крутились в одеревеневших пуантах на кончике острого языка. Воздух трепещуще вошёл в лёгкие, щекоча гортань... А в широкой груди забились бабочки, но звучащие где-то на уровне подсознания грацующие фразы там и остались. Вместо этого последовал лёгкий выдох с привкусом улыбки. Какова улыбка на вкус? Вам никогда не приходилось задумываться? Как по мне, она имеет ярко выраженную базу из сливочного масла. Мягкого, резинового, заигрывающе-очаровательного. По влюблённости своей лёгкого и слабой солёности солнечного. Какое-то странное чувство ютилось в груди девушки. То ли это было счастье ощущать себя живой, то ли простая радость красоте, то ли что-то ещё, Лют неведомое, ещё ни разу ей не встречаемое и ей потому непонятное.

Большое, норкообразное облако, мягкое, словно ладонь, неспешно проплыло над верхушками деревьев-близнецов и, зацепившись за острые сучья дерева с опавшей листвой, вероятно, больного какой-то неизвестной магической болезнью, а после – рассеялось, словно выпотрошенная подушка, из которой беспорядочно полетели перья, вскоре скрывшись за пушистой салатово-изумрудной листвой, в вечернем свете отливающей золотом.

– Знаешь, а мир ведь настолько прекрасен, – задумчиво почти пропел Ар. – Что иногда хочется просто забраться в него с головой и уснуть, чтобы никогда не просыпаться. Особенно когда понимаешь, что и ты... частица этого волшебного мира.

Несмотря на сквозившую в словах улыбку, мирок девушки дрогнул и рассеялся чередой гулких ударов. Узкая дорожка, по которой шли путники, стала казаться ещё меньше, воздушные стены будто бы теснились, сдавливали пропитываемый пустотой воздух и Лют вместе с ним.
Чем пахнет пустота? А чистота? Да здравствует фикус! Какая постановка! Какой афронт! Браво! Es ist erstaunlich! Публика рукоплещет и автор процесса доволен собой и не видит проблемы.
Только вот пустота пахнет ацетатом натрия с нотками хлорки, а у стыда привкус зелёного чая.

Лют ощущала себя непривычно пристыжённо и крайне неловко, а в голове её застыла маргариновая улыбка. Будто бы безобидная, добрая, но такая неуютная, ненамеренно пристыжающая, жёлтая. Бывают такие моменты, когда даже людей, чьё смущение внешне проявляется крайне редко, коммунистическим или, как его чаще называют, что, впрочем, одно и то же, китайским красным неприглядно заливает щёки. Они тут же начинают буквально гореть, и человек сам уже слышит, как пульсирует кровь, прилившая к в обыденности бледному лицу.

– Действительно... – Последовал замедленный и плавный ответ, и девушка различила в собственной интонации нестерпимо внезапно откуда-то возникшее острое желание уйти куда-нибудь подальше, смыться, раствориться в воздухе, как сахар растворяется в горячем чае, от которого поднимается изящная клубящаяся струйка белого пара, просто слиться с травой, листвой или небом, лишь бы только не ощущать больше этой гнетущей неловкости. Лют слабо улыбнулась в небо, так что Ар этой улыбки не видел, что, возможно, к лучшему, ведь описать эту улыбку так сложно, если ты сам никогда так не улыбался...

Да. Действительно. Улыбка есть самое страшное оружие против человеческих душ, ведь она способна за буквально несколько секунд изменить просто... всё. Опасность изменений – то ли это, чего стоит бояться? Кто знает, кто знает... А знает тот, кто сам, увы иль к счастью, слишком часто с этими изменениями сталкивается.

Глава 9