Военных лагерь был разброшен так удачно под боком у самого Мёртвого города, будто мертвецов только и не хватало в незебрадском Красном легионе. Не самое удачное решение ночевать прямо на линии наступления.

Орк в затяг курил, сидя на прогретой теплом термических реакций пурпурной земле, иногда горестно вздыхая. Он закрыл глаза и шумно выдохнул. Перед темнотой, застлавшей взгляд и поглотившей все краски, предстала кирпично-охристо-лиловая карта, замелькали средоточия: Коварство, Ярость, Смерть, Власть, Мысль, Жизнь, Безумие, Тьма, Хаос, Искры...
Какая странная совокупность. И как долго их отряд шёл к этому.
К этому городу.
И тоже Мёртвому.

Им стоило немалых усилий преодолеть каждое из сосредоточий, некоторые из братьев по оружию орка погибли, кто-то был ранен и потому списан назад, в Незебград, лечиться. Какой позор для воина...

– М-да... – Хрипло протянул служака, похлопывая рукой по карманам штанов в поисках зажигалки, но они были пусты.

– Ароорд, ты чего? Не спится? – Из тёмно-фиолетового шатра в широкую красную полосу высунулась лохматая голова старшины. Орк щурился в пряную темноту будто бы сонными чёрными глазами, громко сглатывая слюну и, непонятно почему, недовольно хмурясь.

– Да нет, почему же, спится... – Шумно выдохнул Ароорд и потёр отчего-то ноющее запястье левой руки. – Просто вот что-то, вышел подышать воздухом да задумался.

– О чём? – Растянувшись в неприятной улыбке, хмыкнул старшина и наконец целиком вышел из палатки, сладко протягиваясь и разминая затёкшие от бездействия мышцы рук, шеи и ног. – О вечном, что ли?

– Да нет, – пробормотал Ароорд, опуская голову и упирая взгляд тёмно-рубиновых глаз в неровную, всю в холмиках кочек, без единой светло-зелёной травинки, землю, больше по текстуре своей напоминающую лунный песок. – Так, вспомнилась дорога.

– Дорога? – Удивился орк и бросил быстрый взгляд на воина. – А, дорога, она всегда сложная. Это только поначалу кажется, что она такая вот ровная гладкая, да что тут – прямо сказать – идеальная! А вон-то как... Неее, – старшина хрустнул костяшками пальцев и присел на слегка тёплую землю. Он провёл грубой, всей в рубцах и шрамах, большой зеленовато-землянистой рукой по поверхности, что покосилась под ногами и задумчиво что-то пропел. Но так как орки поют отвратительно, то различить их ворчание едва ли кому-то хоть удастся. Так и здесь было. И даже Ароорд не был тогда уверен, что сам товарищ старшина понимал, что именно он промычал. Но говорить на тему пения в отряде было строго запрещено, ведь он состоял ведь подчистую из орков. А все знают, как эти существа могут выходить из себя. Поначалу они долго ворчат и пытаются уйти от конфликта, обычно попросту посылая оппонента за искрой Лу-а-Джалла.

– Ты думаешь о завтрашнем дне? – Спокойно поинтересовался старшина, широко зевая.

– Нет, – помедлив, ответил ему подчинённый и добавил уже более уверенно, но с явным нежеланием и плохо скрытым огрызанием. – Не хочу об этом думать.

– А Колыбель-то спит, – будто не обратив внимания на окончание фразы собеседника, заметил седовласый орк (шевелюра на его голове когда-то была иссиня-чёрной и жадно сверкала при солнечном свете, но то было так давно; за последние семь лет все его волосы окрасились из пугающие-чёрного цвета в ярко-белый), ковыряя кривым желтоватым, под корень подрубленным ногтем землю. – Нажралась, зверюга, крови врагов да врагов их врагов и спит теперь, и не подавится. И не тошно ей. У, бессердечная тварюга. А, не, – старшина отвлёкся от копания и поднял этот же палец к небу, словно призывая орка прислушаться к чему-то несуществующему, незримому. – Смотри-ка! Поёт! Ух и поёт гадюка безродная свою колыбельную! Ты только послушай. Не. Ну. Ух. Какая наглая. Ей ещё и петь под ложечкой не засосёт.

Вояка поднял голову и осмотрелся. Никого, кроме товарища старшины, рядом не было. Тогда он слегка наклонил на правый бок голову и прислушался. Поначалу казалось, что кругом лежит абсолютная тишина. Только рвано вздыхает старшина и водит массивным кожаным ботинком с шипами по земле, оставляя на ней длинные полосы рубцов. Но потом он услышал что-то. Совсем слабо. Едва различимо. Какой-то слабый звук, походивший то ли на писк, то ли на плачь, то ли на мычание немого. Орк насторожился и навострил уши, пытаясь как можно тщательнее вслушаться в непонятный звук, но ему этого сделать не удалось. Звуки совсем не различались, не складывалась в слова да и даже мелодию напоминали крайне слабо.

– Слышишь? – Осведомился старшина и, взглянув на сослуживца, кивнул сам себе и довольно, улыбаясь во все оставшиеся у него за годы военных операций жёлтые зубы, изрёк, уже утвердительно. – Слышишь.

– О чём она поёт? – Нахмурившись, спросил Ароорд у своего начальника.

– Да чёрт её, чёртовку, же разберёт. Сидит веками, смотрит на то, как мрут воины да прочие всякие твари и мямлит что-то, подвывая. То ли плачет она так. У. Живая какая. Только я в это, брат, никак не верю. Нет у неё души. Да и совести тоже нет. Ровно как и сострадания. Не жалко ей никого. И никогда не было.

– А что же она тогда, сама как-то движется или думает, может, о чём?

– Она? Думает? – Процедил сквозь зубы орк. – Ещё бы чего. Сдалось ей это думание. Пьёт, тварюга кровь. И твою, и мою тоже. И вот Айзека. Храни его Тенсес. Славный был служивец, только больно уж выпить любил. Вот и не опохмелился к битве. А я и не приметил. Глаз мне выколи Яскер. Колыбель никогда ничего хорошего никому не делала. Она вообще никогда ни черта не делала. Только знай себе поёт эту колыбельную. И так тихо-тихо... У меня уже из ушей кровь скоро пойдёт от её этого скрежета души.

– Товарищ старшина, у Вас зажигалки не найдётся? – Вдруг опомнился Ароорд.

Орк хотел уйти, оставив вопрос без ответа, но случайно наткнувшись на любопытный взгляд во тьме блестящих глаз, всматривающихся в его лицо, он лишь отрицательно покачал головой и, поправив сползшую с одного плеча фуфайку, всё же направился обратно вглубь шалаша. И лишь один раз оглянулся, обернувшись назад, скрываясь в проёме тканево-клеёночной арки, ведущей в чарующий мрак палатки, наполненной спящей атмосферой и храпом до ужаса измотавшихся за день орков.

А завтра их ждал тяжёлый день. Завтра кто-то из них должен был умереть. Вопрос лишь в том, чтобы этим самым случайным мучеником оказался не ты, а кто-то (кто угодно) другой. А пока дым от сигареты слабой струйкой полз к бездонному чёрному небу, отправляя лёгкие у Колыбели, всё гундосящей и гундосящей свою невнятную плач-песню.